Итак, Том Реддл, или Что Дамблдору О Бывшем Ученичке Известно (спойлер: всё; можно быть уверенным, ни одна сторона его тонконервной натуры от Директора не укрылась).
Врага, как известно, очень надо знать в лицо — но и нутро изучить не менее надо. Что искомое нутро всю дорогу дурно пахнет потусторонщиной с жуткой примесью разожравшегося самолюбия, я, помнится, уже писала. Еще во время встречи в Финале Игры-2 Гарри отмечает про себя вспыхивающий в глазах Тома огонь алчности в разговорах о власти, мести, Темной магии, в которую тот едва ли не с младенчества принялся старательно нырять по самые уши… Но, если бы все складывалось так просто, было бы совсем не интересно. С интересным мне вновь помог потерявшийся автор с «Астрономической башни». А также собственный, к сожалению, большой опыт.
Еще со времен сиротского приюта, судя по воспоминаниям Дамблдора, которые он начнет показывать Гарри аж через год (ибо с этим тоже не все просто), Том выглядит как человек, который точно знает, что ему нужно. Он упрям, молчалив, горд и производит впечатление «вещи-в-себе», живущей по своим правилам и идущей к своим четко поставленным целям — пусть и не всегда и всем понятным со стороны.
Он крайне последователен, пошагово пробуя себя в различных сферах, так или иначе группирующихся вокруг некоего определенного пути. Воровство в приюте, издевательства над сверстниками, маска любимого преподавателями Хогвартса студента — все это, по сути, есть одна и та же попытка узнать вкус тайной власти над чужими переживаниями, незаметно создавая их.
Том до ужаса рано начинает собирать собственные мотивы, причины и поводы, прятать обиды в личную копилку подальше, чтобы затем вытащить все это разом. Его убеждения, сформированные так же неестественно рано, крутятся вокруг «цель оправдывает средства» и «тихим сапом», а выглядеть смешным или по-детски он не любит и не планирует совершенно.
Это очень редкое для раннего подростка умение — похоронить любые эмоции, потребности и желания, подчинив свою жизнь некоей высшей цели — причем самостоятельно себе же поставленной. Ведь подростки обычно живут моментом, впадая в истерику или депрессию, если их просят подождать или, хуже того, пожертвовать настоящим ради будущего, имея ввиду не часы, а годы ожиданий.
Такое смирение подразумевает взросление, и подобному взрослению учатся десятилетиями, да и то не все. Том же демонстрирует железобетонную целеустремленность и выдержку в шестнадцатилетнем возрасте — если не раньше. Воин с безупречной дисциплиной — не иначе?
С одной стороны, конечно, его детство — хрестоматийное детство вполне себе мальчика-воина: приют, сиротство, одиночество, отверженность, отсутствие взаимопонимания с окружающими, неумение дружить и вступать в иные легкие социальные контакты, отсутствие тепла и близости, любви и уважения — все это, при правильном внутреннем отношении, и призвано формировать из ребенка раннего солдата.
При неправильном (то есть в соседстве с чувственностью) будут комплексы — чувственному ребенку контакт необходим, он без него ломается.
Том, как видно, сформировался (как — это другой вопрос). То есть чувственности там и близко не было. Она должна отрицаться, чтобы не мешать будущему воителю-вседержителю.
Однако простой обычный солдат, мягко говоря, актер никакой — его душевный мир крайне зажат, чтобы с легкостью изображать всю гамму чувств, по факту им не испытываемых, или давать испытываемым чувствам какое-либо легко читаемое невербальное проявление. Тот же Снейп (ну, куда уж без него?), к примеру, во многих ситуациях либо молчит критически настроенной ко всему зловещей тенью, либо вытягивает эмоции из окружающих.
Но Том изображает что угодно, практически не напрягаясь.
С Джинни он понимающий, галантный и душевный — причем, замечу, отыгрывает с ней чувственность по полной, несмотря на то, что чувственности у него самого — полное отсутствие всякого присутствия. С Гарри в Тайной Комнате он поначалу вежлив и корректен, с ходу выдает чудесное «мы с тобой равны, я признаю твою силу, волю и исключительность», чем ослепляет Гарри сразу и до последнего — мальчик просто не может не доверять тому, кто такие волшебные слова произносит (ну, может, конечно, но только когда повзрослеет).
Том прилежен в учебе, почтителен с преподавателями (как с любыми власть и силу имущими), ему не составляет труда изобразить хоть раболепие, хоть почитание, хоть уважение и крайний интерес к собеседнику. Он — игрок, рискующий не просто так, а планомерно и последовательно просчитывая свои шаги — мощные дисциплина и порядок (качества, присущие воину) не просто не давят его, как личность, но вовсе даже помогают оной личности развиваться и двигаться к поставленным целям.
Но те же самые актерские качества, к которым Том так часто прибегает, чтобы продуктивно манипулировать, с течением времени начинают выпирать у него буквально из всех щелей, и давить их в нужные моменты у Тома, увы, получается не всегда (стоит лишь вспомнить его позерство перед Пожирателями на кладбище).
Том — человек гордый, эгоистичный и злопамятный, мнящий о себе очень много, он безгранично верит в силу своей воли и удачи, и, так или иначе, вляпывается во власть сам. Эгоцентрик, иными словами, нарцисс, жадный до царствования в масштабах мира, причем крайне болезненно вляпавшийся в проявления этой своей увечности.
Поясню.
Вот у нормальных людей как? Как правило — вернее даже, практически всегда — человек избегает тех сфер проявлений своей личности, в которых он априори не силен, в которых не может быть ни уверенности, ни сил и опыта для попыток осмысленных действий. Люди, натыкаясь на такие сферы, либо пытаются переключиться и использовать свои сильные стороны, либо сматываются со всех ног.
Чтобы понять суть вопроса, могу порекомендовать попробовать представить себе Снейпа, расплывающегося в умиленной теплой улыбке в ответ на назойливо проявляемую к нему душераздирающе искреннюю открытость с распахнутыми глазами; или Гарри, хлопающего собеседника по плечу и дружественно сообщающего, что это его не унизило, в ответ на прямые наглые попытки сделать из него идиота; или Рона, методично и собранно день за днем готовящегося к занятиям; или Драко, смело лезущего грудью на превосходящие силы врагов с криком: «За Родину!».
Все эти ситуации для перечисленных людей — хуже кости в горле, и произойти они не могут по определению. Провальные качества личности не превратить в сильные — и именно поэтому люди, как правило, стремятся избегать ситуаций, где может понадобиться их проявить.
Конечно, не проработка провала, но меньшее из зол. Ибо возможен еще вариант, когда человек по разным причинам в сферы, где остро требуется проявление провальных качеств, не только вляпывается по самые уши, а еще и остается жить в них, как может. А может он очень плохо.
Конечный продукт получается до слез извращенным, ибо разыграть и выдать то, что нужно, человек априори не может — хоть умри, но невозможно сделать из Снейпа душевное, ласковое и теплое существо, а из Драко — храбреца отважного. Никогда и никак. Увы.
Попадая в такие провальные сферы, увязая в них, человек в первую очередь медленно и неотвратимо начинает терять связь с реальностью и, кроме того, маскируя комплекс, объявляет существующее положение дел единственно возможной в мире истиной. Разубедить нереально.
Стоит также отметить, что есть два способа вляпаться во власть, между которыми существует некоторая разница — первый предполагает известность и славу, второй — управление большой построенной системой, людьми и замыслами. И невозможно, взвалив на себя первое и собрав у ног кучу последователей, избежать второго.
Как человек гордый и тщеславный, Реддл не мог не хотеть быть лучшим, известным и вообще самым-самым в чем-то, остро для него значимом. Том достаточно силен, чтобы увлечь и впечатлить, как воин, он последователен и от выбора своих целей и способов их достижения не отступает — а он всегда хотел признания, славы и власти.
Но на каком-то этапе, еще в годы первой войны, его вляпывание во власть к оным признанию и славе присовокупляет необходимость управления системой. Ведущая за собою яркая личность превращается в того, кто контролирует выстроенную ею же иерархию людей, взглядов, ценностей и правил. И сей процесс закономерен совершенно — это просто этап развития. Но для личности Тома он-то и оказывается губительным, ибо тянет за собой большую проблему.
Если в воспоминаниях Дамблдора и в том воспоминании, которое показал Гарри сам Реддл в дневнике, Том времен школы выглядит просто как юноша себе на уме, целеустремленный, дисциплинированный и вполне отдающий себе отчет в том, что делает и зачем, то вот то, что год за годом регулярно встречает Гарри — это уже совершенно другой человек. Причин несколько. Первую пока обсуждать не буду. Приступлю сразу ко второй.
Несомненно, включившаяся в первую же микросекунду после возрождения Тома потусторонщина (не могла она здесь не включиться на полную катушку — что еще тогда называть ситуацией полноценной Темной инициации, как не пережитую смерть?) крышу Тому должна была начать двигать в сторону окончательности. И таки начала! Причем, именно с креном во властность.
Дамблдор это хорошо понимает. Игры с потусторонщиной априори подразумевают власть — только в данном случае уже всецело над душами, темную и разрушительную. Куда ни глянь, в общем, все равно выходишь на Дерибасовскую. Власть в психологическом портрете Реддла — это не просто камень, а здоровенный валун преткновения.
Опять же, сие оттого, что Том — это Том. Ну не умеет он, хоть как его ни убивай и заново ни возрождай, относиться к власти спокойно — систему, например, выстраивать, себя развивать. Нет в нем такой способности — особенно там, где себя развивать надо, чтобы авторитет заработать.
По сути дела, как всякий правильный воин, Том — существо подчиненное, ему для полноценного функционирования всегда необходим кто-то, кто будет «сверху» — вести идеологическую линию, поощрять, направлять и помогать с долгосрочными целями (Снейп, еще один типичный мальчик-воин-с-самого-раннего-детства, в этом смысле устроился как нельзя лучше — по правую руку от Дамблдора).
Для Тома, на его несчастье, таким человеком всегда выступал он сам. Собственно, он и вариантов других себе не оставил, то ли сразу решив, что здорово выполняет и вытянет дальше функцию власти, то ли просто сей фактор не учтя.
Во второе, если честно, верится слабо, ибо в юности Том — человек крайне внимательный к деталям и не склонный спешить, если впереди предполагается вечность (остатки этой черты наблюдаем и во время Игры-4, когда Том выжидает целый год, чтобы выполнить свой План; надо было бы ждать хоть пять лет — все равно бы ждал, ибо целеустремлен до не могу, собака). А вот первое вероятно и даже вполне — нарциссизм и сопутствующие комплексы порой вынуждают еще и не так самоутверждаться.
А чем таким характерен нарцисс, вляпавшийся в провальную для него сферу власти? Совершеннейшим, отвечу, деспотизмом и самодурством. Обладатель такого увечья в принципе не способен адекватно учитывать человеческий фактор — и потому в вопросах власти по первости всегда предпочитает перебдеть, чем недобдеть. Перестраховываясь на мелочах, выдумывая новые способы и системы контроля над подчиненными, рано или поздно он докатывается до маниакальной подозрительности и неверия уже ни во что, от чего все окружающие между делом много и больно страдают.
Если Том что-то и может, так это контролировать. Иррационально доверять он не способен. Но одно дело — контролировать работу системы, руководишь которой не ты, и совсем другое — тащить ее на себе в одиночку, в том числе и идеологически. Из нарцисса, с его больными замашками, раздутым эгоцентризмом и напрочь отсутствующей чувственностью, идеолог такой же, как из Невилла — профессиональная балерина. Вот почему я всегда говорила, что каждому следует заниматься своим делом. Не только потому, что глупо получится, если кухарка тушить пожары полезет — это еще и опасно. Для окружающих и для кухарки.
В случае с Реддлом, тем не менее, ситуация вынуждает. Нарциссизм Тома вполне позволяет ему быть ярким и харизматичным лидером — и в молодые годы у него это нормально получалось — но всего этого маловато, чтобы быть идеологом. Он может освещать путь, дабы овцы не заблудились по пути к нему в желудок, но не объяснять суть пути и его правильность. По крайней мере, не самостоятельно.
Первоначальные попытки подключить качества дисциплинированного мальчика-воина и просто проконтролировать, чтобы все были в кучке и не разбегались, были наверняка уместны и неплохи — только в самом начале. Рано или поздно подозрительность Тома просто обязана была перерасти в манию преследования — и с этой точки не мог не начаться жесточайший диктат.
Судя по тому, сколько лет Том потратил на то, чтобы сколотить из своей кучки мощную и пугающую силу Пожирателей Смерти, границы проявлений своей властности он перестал чувствовать уже давно. Не потому, что проблема в этой сфере личности исчезла — скорее она неминуемо и под давлением обстоятельств стала для него единственной возможной реальностью и, как нередко бывает, превратилась в агрессивную форму защиты.
Слетевший с тормозов по части власти нарцисс в своем проявлении страшен не меньше, чем влюбленная по уши Гермиона или ударившийся в духовный рост Драко. Здравствуй, комплекс Чингисхана во всей красе — в моих владениях лишь я хозяин, и, раз дано было с утра указание при виде меня подпрыгивать шестнадцать раз на левой ножке, постукивая по полу хвостом в такт, все, кто этого не делает — потенциальные предатели. У кого хвоста нет — не мои проблемы, должны были отрастить, раз желаете доказать свою преданность. Я начинаю понимать, почему умные люди вроде Регулуса и Снейпа, чем дальше, тем больше начали от него отдаляться — а затем и вовсе способствовали со всей, свойственной им, активностью его полному краху.
Ибо, выдумывая все новые методы проверки на вшивость, пущенный гулять по просторам безнаказанности нарцисс с каждым разом будет становиться все более недоверчивым и мнительным (ну, потому что, когда в тебе самом так много драконьего навоза, ничего другого в иных людях ты найти не ожидаешь; кому больше всех вокруг видятся предатели? правильно, предателю). Здравый смысл при этом выкинется вовсе.
На этом месте начинается плавное шуршание крышным шифером и съезд с ума — человек, теряя адекватную связь с реальностью, обретает четкий пунктик, прорастающий во все сферы его жизни и деятельности. И это — тем более печально, чем последовательнее развитие Тома, как потусторонщика.
Потому что, если разобраться, путь потусторонщика сам по себе, хоть и страшен, но личность не ломает — он ее корректирует. А вот действительные ломки начинаются тогда, когда человек подменяет понятия в своей голове и сначала пытается заставить себя верить, а потом и правда верит в то, что белое — это черное. Даже не обращая внимания на подаваемые реальностью сигналы. Чтобы так категорически игнорировать внешний мир, это, вообще говоря, надо довольно сильно крышей подвинуться — благо, те, которые аж надрываются, пытаясь доказать, что они не предатели, активно потворствуют шуршанию шифера, изо всех сил кивая и поддакивая.
Самая разрушительная проблема Тома, таким образом — это, как ни странно, не то, что он поддался всякой потусторонщине и принялся копаться во тьме, ничем не брезгуя, а то, что он в ходе этого поддался своей провальной нарциссической склонности и попытался научиться властвовать. Точнее даже — попал в ловушку собственной воздвигнутой системы, в которой по-иному вести себя просто не смог, если хотел достигнуть поставленных целей.
В чем же состояла конкретная цель Тома изначально (то есть до момента, когда в определение томовых целей в голове Тома не влез Дамблдор, все там замечательно сместив и удобно для себя запутав), судить можно только по косвенным проявлениям.
Нарцисс — слабенький политик, отвратительно вживающийся в социум и плохо реагирующий на человеческий фактор. Природные особенности позволяют ему собрать за жизнь качественную картотеку людских типажей, сверяясь с которой, он может найти примерное объяснение поведению каждого — а сильно развитые актерские умения, которые он оттачивает с детства, помогают отыграть нужные образы и подобрать ключ к чужим слабым местам для наиболее успешных манипуляций. Но в условиях постоянно меняющейся ситуации, когда, к тому же, на тебя с почтением пялится толпа народа, уже нужны другие методы и решения, которых у Тома нет.
Там, где толпа, необходим действительно сильный идеолог, рассуждающий не о личных целях, а об общественном благе, обладающий выраженной способностью вести за собой систему. У Тома этого нет — а значит, нет и возможности стать именно политической фигурой, действующей в условиях мирного времени, программ, общения с народом и прочего.
Худо-бедно поначалу это должно было компенсироваться его способностью сыграть сиятельного и непревзойденного вседержителя — во времена первых сборов Пожирателей — однако чем дальше, тем больше ясно, что Том способен на политику только в рамках открытых военных действий. Его на что-то другое при таких размахах уже не хватает.
Отсюда, как ни странно, вытекает извечное противостояние Реддла и Дамблдора — вернее, объяснение ему со стороны Тома.
Дамблдор, при всех его недостатках, обладает двумя вещами, которые бедного Тома всю дорогу даже не просто раздражают, а до трясучки конкретно бесят — сильными лидерскими качествами и зашкаливающе сильной эмпатией. И демонстрирует их наличие крайне неприкрыто и без всякого такта с самой первой встречи.
С проблемой лидерских качеств все понятно — Реддл ввязывается во власть такого уровня, который способен тянуть, лишь параллельно деградируя как личность и неизбежно саморазрушаясь в процессе.
Со вторым еще проще — если нарцисс чего-то категорически не выносит, так это эмпатов, чувствующих то, что ему не дано, и смотрящих вглубь. То есть способных под любой маской разглядеть нарцисса реального, который, с точки зрения самого нарцисса, всегда будет бледнее и кривее, чем играемая им яркая роль — напомню, Том ужасающе не уверен в себе по части собственной неотразимости и именно поэтому всегда пытается ее к месту и не очень показывать.
Таким образом, что бы о себе Том ни мнил, он остается мало того, что просто человеком, хоть и крайне даровитым изначально, так еще и человеком страшно закомплексованным. Длинная-предлинная речь его на кладбище перед тем, как он попытался убить Гарри, объясняется не тем, что он изображает классического злодея (хотя и этот штамп он, безусловно, поприветствовал с распростертыми объятьями), нет. Дело хуже. Он хочет доказать, что он крутой.
С этой точки зрения, пожалуй, самой большой ошибкой Дамблдора было в первую же их встречу в приюте открыто и жестко показать маленькому Томми, что он все про мальчика чует, и никакие маски не помогут ему спрятать его недоработанную суть (зачем Дамблдор это сделал — это я как-нибудь потом объясню). Мальчик запомнил урок не просто на отлично — он впитал обиду и пережитый ужас прямо под кожу.
Далее в школе он, как мог, избегал Директора и открыто признавался Гарри во время не менее длинного, чем на кладбище, монолога в Тайной Комнате, что лишь Дамблдор видел его всегда и прямо насквозь.
Боже, да он до конца дней своих плачет и переживает от того, что другие преподаватели его так любили, так любили, а Дамблдор!.. этот Дамблдор!!...
Складывается ощущение, что бедный Томми, став уже Волан-де-Мортом, мечтает всю дорогу только об одном — доказать Дамблдору, что… эм… доказать Дамблдору все!!!
Нет, право же, это было бы очень смешно, если бы не было так жалко — когда уже не молодой Темный Лорд с хорошим стажем плохой работы кладет остаток новоприобретенной жизни на то, чтобы вновь попытаться обратить на себя внимание бывшего преподавателя. Это уже не просто комплекс — это фиксация. Хуже, чем у Драко на Гарри, или у Люпина на Снейпе, или у Снейпа на Джеймсе, право же, много хуже.
И утешить-то его нечем — Том Директору вообще ни капли не соперник даже в плане магических умений. Я уж молчу про эмпатию.
Совсем не удивительно, что у Тома прямо срывает башню всякий раз, когда при нем произносят «Дамблдор». Например, в той же Тайной Комнате, когда Гарри брякает: «Это ты-то великий волшебник? Это Альбус Дамблдор — великий!», — Том выдает такую буйнопомешанную истерическую реакцию, что тут и пояснять ничего не надо. Дамблдор все это прекрасно знает и намеревается творчески и многократно использовать.
Что до Гарри, то, собственно говоря, из сложных переплетений взаимоотношений Тома с мальчиком вовсе не следует, что на Гарри у него и впрямь какой-то особый пунктик (пока Директор на сей канал действия Тома не переключает). Единственное, чем Гарри похож на больную мозоль, так это шрамом и историей его образования.
В контексте анализа увечной личности Реддла можно смело предположить, что логичный вытекающий отсюда страх — то, что приспешники начнут думать, будто Гарри Тому соперник. Отчасти именно из этого следуют все попытки Реддла не просто убить Гарри, а сделать это легко, изящно, демонстративно и под восторженные рукоплескания публики.
По факту же получается, что не так уж он особо и стремится Гарри убить поначалу. Реддлу куда важнее лишний раз показать своим, что он может это сделать, чем реально взять и сделать. Ибо не стоит думать, что формирование в рядах последователей должной степени трепетания перед своим лидером есть для крайне мнительного Тома какая-то мелочь.
Далее — при всей осознанности и проявленности в Реддле потусторонних сил, его нельзя назвать именно маньяком в классическом смысле слова — хотя о целостности его души (и в принципе о наличии у нарцисса оной) и впрямь говорить очень сложно.
Не сильно удивляет и фанатичное желание Тома добиться бессмертия. Мальчика крепко переклинило на жажде сделать то, чего не смог сделать никто — а заодно и сделать приятное себе любимому, выбрав сферой приложения сил именно сферу потусторонщины. Вопросы жизни и смерти — ключевые для этой сферы, и Том всего лишь по-солдатски последователен в реализации своих планов.
Надо убивать — убивает. Надо красть, обманывать, выпытывать — да пожалуйста. Все это для человека с таким сплавом темноты, воинственности и нарциссизма — не проблема. Вот то, что на пути к цели пришлось выстроить разветвленную организацию, которой потом еще и единолично управлять — это да, тут большой затык. Но Том последователен и здесь — он не останавливается, даже понимая, чем и сколь дорого за это расплачивается.
Возможно, глядя на Гарри, Том в чем-то и видит отражение себя — по большому счету, они ведь и есть отражение друг друга, в них масса схожего и, пожалуй, принципиальное отличие — единственное. Кроется оно в идеологии, в личностных акцентах, в вере и в глубинной отверженности, которую Гарри на момент начала Игры-5 еще только начинает осознавать, а Том уже давно и с пеленок понимает, с вожделением, упоенно принимает и культивирует.
Добавим к портрету Тома то, что он нередко бывает истеричен (о, какое шоу он устроил в Тайной Комнате, выпустив Василиска, дабы он убил Гарри! А монологи! Монологи великой драматической актрисы Томми просто обязаны звучать со сцены Большого театра!), а также то, что, судя по всему, в годы молодые и зеленые он черпал вдохновение в своих наблюдениях за людьми типа Гитлера и Грин-де-Вальда (и, я уверена, был большим фанатом Большого Зла Саурона Толкиена) — вот и получится весьма неприглядная картина.
Когда-то умный, талантливый, успешный студент Том Реддл превратился в… в то, во что он превратился. Дамблдору все это прекрасно известно, и понимает он мотивы Тома полностью, значительно лучше, чем Том понимает Дамблдора, и собирается Директор жать на больные кнопки нововозрожденного ученика так активно, жестко, часто и изобретательно, как только может. Бедный Том. Очень ему не завидую.
Но, между прочим, в связи со всем этим вырисовывается очень интересный вопрос: мог бы Дамблдор, столь блестяще противника знающий и превосходящий его по всем пунктам, включая силу, примчаться куда-нибудь на кладбище на своем замечательном белом коне фениксе и порезать Тома в мелкое какаду сразу, едва тот возродился?
Однозначно, мог. Однако боюсь, что все не так легко.
Ибо простое убийство Тома для Дамблдора, как известно — категорически не удовлетворительный результат.
))
