Диссидентство как самоутверждение

Александр Кан: Вспоминая свою молодость - наивного юного человека, который вошел в диссидентское движение с почерпнутыми из великой русской литературы идеалистическими книжными представлениями, - вы с высоты прожитых лет говорите об этом с изрядной самоиронией. Самоирония эта очень симпатична, но она как-то мало вяжется с более привычными, склонными к героизации описаниями советского диссидентства. Одна из глав вашей книги даже называется "Диссидентство как самоутверждение".

Олег Радзинский: Именно так.

А.К.: Вы не опасаетесь упреков в принижении героического образа диссидентов?

О.Р.: Нет, вы знаете, не опасаюсь. Я с самого начала говорю, что, собственно, правозащитником я никогда и не был. Правозащитники были действительно героические люди, которые боролись, как они говорили, "за нашу и вашу свободу". Их основной лозунг был "Соблюдайте вашу Конституцию", обращенный к государству и к режиму. Я не боролся за соблюдение государством его собственной Конституции. Меня не устраивала, в частности, статья 50 этой Конституции, где говорилось, что свободу слова, собраний, печати, совести советские граждане могут использовать только в целях укрепления социалистического строя. А если они не согласны с самим этим строем, с самими принципами этого строя? Значит, соответственно, я не могу использовать свою свободу слова. То есть, я был не согласен не только с нарушением властью ею же задекларированных прав граждан, с чем я, естественно, тоже был не согласен, но и с самой монополией власти на власть.

Я с глубочайшим уважением отношусь к своим товарищам по диссидентскому движению, и они сделали колоссальное дело для, в конце концов, либерализации в Советском Союзе. Но, как бы мне ни хотелось приукрасить свой героический образ, лепта моя была на самом деле мала и ничтожна - ну да, обменивался книгами и распространял какую-то запрещенную в то время литературу. Мне хотелось бы, конечно, выглядеть в глазах читателей героической жертвой кровавого режима, но этого не было. Я был юный, тщеславный и достаточно самоуверенный молодой человек, который, скорее, хотел воплотить те самые идеалы, о которых вы говорите: идеалы русской литературы, которые требуют миссионерства, жертвенности и всего того, чему нас учила великая русская литература ХIХ века.
Шизофренический раздрай интеллигенции

А.К.: Еще о диссидентах той поры. Вспоминая "Группу доверие", в которую вы вошли, вы, опять же таки, пишете о них, я бы сказал, не очень уж лестно. И состоит эта нелестность в том, что люди эти, при всей значимости поставленной ими перед собой цели, руководствовались ну, если не корыстной, то эгоистической целью - зарабатывали себе выездной билет на Запад. Вы пишете об этом откровенно. Вас это не смущало, вы ведь придерживались иной позиции?

О.Р.: Поначалу меня это не смущало. И хотя сам тогда я не собирался никуда выезжать, но оставлял за ними право на этот выбор. Но, в конце концов, эта двойственность их посыла начала для меня отождествляться с двойственностью существования интеллигенции в Советском Союзе - особенно гуманитарной и творческой.

С одной стороны, интеллигенция была по определению оппозиционна - это был главный маркер интеллигенции, так мы узнавали друг друга. А с другой, гуманитарную, по крайней мере, интеллигенцию кормила власть, потому что другого работодателя не было. И вот в этом шизофреническом раздрае интеллигенции существовали, в том числе, к сожалению, и мои товарищи по "Группе доверие", к которым я отношусь до сих пор с глубоким уважением, потому что многие предложения их по установлению доверия, по разоружению были, безусловно, очень значимы.

Я в этом мало что понимал, и мой вклад, опять-таки, был ничтожен - разве что я литературно правил документы. Большинство из них, действительно, ставили своей целью стать неудобными власти и уехать, хотя при этом они, возможно, были искренние борцы за мир, за доверие.

Это, в общем-то, и не скрывалось, и, в конце концов, для меня это стало решающим фактором. Я поставил условие для своего дальнейшего участия в группе: или они отказываются от выезда и тогда мы, скажем так, чисты в наших помыслах и побуждениях, или я не могу в этом участвовать, потому что, если они делают это для выезда, то получается такое же лицемерие. Чем мы тогда отличаемся от власти, которая постоянно лицемерит и врет? В этом был основной конфликт.

А.К.: Ну и чем закончилась эта ваша постановка вопроса ребром?

О.Р.: Они, естественно, не отказались от своей идеи выезда… Но я хочу, чтобы вы поняли: они действительно были искренне озабочены проблемой разоружения. Все они были много старше меня, много умнее, намного более информированы. Они были в основном все ученые и потому, в отличие от меня, очень хорошо понимали, к чему может привести гонка вооружения. Но это совершенно не мешало им желать выехать из страны и оказаться от нее как можно дальше. Но я был юноша очень радикальный и бескомпромиссный, поэтому я считал, что или так, или так.