Пассатижи придумали на диком Западе, а на культурном Востоке всё делают через задницу. И для многих иной возможности нет. Не всем доступны квалифицированные врачи западные медикаменты.

Изобретателей вообще никто и нигде не любит. Их терпят, если удается их доить...

Я 12 лет сижу на регуляторах давления. Привык и как будто не болею. Даже не замечаю. И ощущение 17-летнего.
Но 12 лет я внимательно слежу за реакцией организма на диету. И сегодня я мог бы обходиться без таблеток, но просто не хочу рисковать. Я не помню, когда у меня болела голова - 20 или 30 лет назад...

Приехал сын, программист высшей категории. Наладил компьютер.
Изобрел блюдо: отварной рис с фаршем из грибов-зонтиков. Отлично!

1958-59. Мои университеты. Завод «Красный Пролетарий»

Забрав документы из МГУ, я стал размышлять о своем реальном будущем: нужно было устраиваться на работу. И тут обнаружилось. Что в этом вопросе я круглый ноль! У меня не было ни малейшего представления, где и кем я могу работать и как устраиваться на работу. Моя мама знала лишь две работы – уборщицы и посудомойки. Не помню, чтобы какие-либо советы давал отчим. И потому мама не придумала ничего лучше, как поехать к своей младшей сестре, много лет работавшей вахтером на станкостроительном заводе «Красный Пролетарий», и та устроила меня «по блату» учеником токаря-револьверщика (револьверными назывались металлообрабатывающие станки с револьверной, в виде барабана, головкой для насадки режущих инструментов).

Тетя Люба, как и другая моя тетя, Настя, не имела детей, скорее всего по причине неудачного аборта. Жила она в общежитии при заводе. И вот на какое-то время я пристроился жить в ее комнате еще с двумя женщинами, ибо дорога от завода до дома занимала полных два часа в один конец. Вспоминать прелести обучения рабочей профессии как-то не хочется, скажу лишь, что через три месяца я получил профессию и встал у станка.

Никакой радости от заводской жизни я не испытвал, от тоски спасали лишь встретившиеся на моем пути люди. Самое интересное состояло в том, что как и в случае с завучем, я сходу вычислил едва ли не единственного интеллигентного человека на заводе, работавшего на огромном карусельном станке в другом цеху. Им оказался Владимир Крылов, участник одного из первых антидиссидентских процессов в послесталинской России по так называемому делу «Группы Краснопевцева» (их преступная деятельность состояла в том, что они обсуждали вторжение советских танков в Венгрию, за что сам Краснопевцев получил 15 лет лагерей), а Владимир был наказан «исправительными» работами на заводе. Ну а я прямо из первых рук получил базовые знания о другой стороне советской медали – об антисоветском движении.

Большевистская власть существует для того, чтобы измываться над народом. А народ везде, где есть диктатор, – холоп. Пока он не охолуел (словечко Бориса Немцова), он достоин сочувствия. Но уж если охолуел...

На заводе я подружился с двумя замечательными девушками.

Таня была разносторонне продвинутая девочка, из странной интеллигентной семьи, мне ровесница и не уродина какая-нибудь. Она жила с бабушкой – коммунистом-романтиком (забыл выяснить, почему). Так вот, эта бабушка направила ее работать на тяжелый завод – исключительно для того, чтобы она познала правду жизни и пожила «среди народа»! Не, я такое видел в первый и последний раз! Дважды я ездил к Тане домой. Говорили обо всем и ни о чем конкретно. Азартного интереса к науке у нее не было, а другие интересы меня волновали мало. После завода она незаметно исчезла с моего горизонта, однако страшно любопытно, каковые ее сегодняшние политические взляды...

Другая девушка, Рая Переверзева, тоже симпатичная, была года на два старше меня. Ее достоинство заключалось в том, что она была абсолютно хорошим и милым человеком в отношениях и во всех бытовых вопросах. Она могла бы быть замечательной женой и матерью, но... мне-то был нужен творчески азартный человек. Меня спокойное счастье не интересовало. Самое поразительное и непонятное заключается в том, что ни в Таню, ни в Раю я не влюбился! Ну ни капельки! Хотя, если быть откровенным, я не раз сильно влюблялся в девчонок, не имевших очевидных признаков страсти к науке или хотя бы к искусствам... Капризные все же эти существа, мужчины...

***
Первые три месяца я получал зарплату ученика – на уровне крошечной студенческой стипендии. Так что, за вычетом транспортных расходов, на жизнь (т.е. на питание) оставались крохи, тем более, что часть денег – рублей сто (это цена ведра сахара) я отдавал родителям. В итоге мой обед состоял из стакана газировки и одного бублика (считай норма блокадного Ленинграда). Понятно, что на такой энергии далеко не уедешь...

Духовной отдушиной заводской жизни был обеденный перерыв. Среди рабочих в моде была и моя любимая игра – шашки. Ну, тут-то я себя показать мог! Довольно быстро я стал абсолютным чемпионом без единого проигрыша. Посколько мой рабочий день как человека не достигшего совершеннолетия был укороченным, то после работы я пристрастился ходить играть в шашки в ЦПКО им.Горкого, который находился на расстоянии полукилометра от завода. Но и там я не имел поражений – в шашках я чувствовал себя асболютным игроком. Чудом сохранилась большая серия моих шашечных задач.

А все воскресные дни я пропадал в пушкинском доме культуры, где участвовал в струнном оркестре, хоре и даже одно время в хореографическом кружке. Еще лет тридцать тому назад я хорошо помнил историю участия в каждом из этих кружков, но за отсутстствием потребности вспоминать теперь все забылось. Помню лишь, что выступали на ВДНХ и в ЦПКО им.Горького. Но о двух оркестрантах память осталась.

Володя Петров был высокопрофессиональный гитарист. Он то ли учился в Бауманском, то ли уже его закончил. Он тоже окончил мою, Третью, школу. Он произодил впечатление высокоинтеллигентного технаря. Жил он в рабочем поселке при фабрике «Серп и молот» в так называемом Стахановском доме, в котором располагался небольшой продмаг. Мы тесно и приятно общались. Много раз я бывал у него дома. Но рази меня гром, ни одной темы нашего общения припомнить не могу! Ну чем это можно объяснить?! И доведись встретиться сегодня, я ума не приложу, о чем мы могли бы говорить?! А ведь человек-то был превосходный во всех отношениях!..

Другим оркестрантом-товарищем была Валя, ровесница Володи или даже несколько старше его. Она играла на домре. Валя со всей очевидностью симпатизировала Володе, Володя же вел себя по оношению к ней весьма корректно. Часто мы гуляли втроем. Но несколько раз они оставались вдвоем. Что там у них было, не знаю...

***
Кажется, в феврале 1959 года в стране ввели десятиминутную производственную гимнастику. В обязательном порядке. И начиналась она на заводе ровно в 2 часа дня. А у меня именно в это время кончался рабочий день. Ну и, естественно, я собирал свои манатки и шел на выход. Однако начальник цеха стал требовать, чтобы на гимнастику оставался. Я стал упирать на свои права, он – на свою власть. «Ну я тебе покажу!...» – сказал он. И... показал. В июне.

В мартеа – не помню, с моего ли согласия или без оного, – меня на месяц направили на строительство жилых заводских домов. Они находились на Профсоюзной улице. Это дома с номерами 40, 42 и, кажется, 44 (сзади 42-го). Содержание работы было нулевое – выброс мусора из окна, но для меня она стала праздником. Во-первых, я выпадал из поля зрения опостылого начальства, а во-вторых, я оказывался на свежем воздухе.

Своеобразием этого куска моей жизни (на стройке) стало знакомство с 35-летней, но выглядевшей мне ровесницей, крановщицей Зоей. Это была очень милая разведенная женщина. Серьезных планов у меня на нее, разумеется, не было. Но пофлиртовать... Мы уже обнимались, и она дала свой адрес, но... по какой-то причине все оборвалось, и я не могу вспомнить, по какой. Память обрывает фильм на самом интересном месте...

Хорошо отдохнувши на стройке, я вернулся на завод. Работать у станка совсем не хотелось. И тут на мое счастье подвернулась нестандартная работа: снимать напильником фаски с крошечных, сантиметр-два, стальных параллелепипедов. Мастер показал мне нормальный темп работы. Но когда я к ней приступил, то у меня появилось подозрение, что я могу выполнять ее быстрее. Попробовал – получилось.

И тут мной овладел спортивный азарт: а что если увеличить скорость движений рук на порядок?! Тщательно следя за каждым малейшим движением рук и пальцев, я уже через час отработал бешеную скорость. В конце смены оказалось, что я выполнил восемь норм! При таких заработках нетворческая работа мне понравилась. Но вместе с тем, месячную норму я выполнил за три дня и работа... кончилась! И я побитым щенком снова пошел к станку.

А через несколько дней выяснилось, что расценки на эту операцию срезали в несколько раз и новые рабочие не укладывались и в половину нормы, после чего они стали категорически от нее отказываться. Чем закончилась история, меня не интересовала, ибо подошел июнь и я стал готовить документы для поступления в на физфак. И вот тут-то начальник цеха с наслаждением реализовал свою угрозу: он отказался дать мне нормальную характеристику (возможно, даже вообще отказался ее дать, сказав, что «еще нужно поработать!»). Никаких шансов на самозащиту я не увидел, и, поскольку был дорог каждый день, я подал заявление об уходе с завода по собственному желанию. Однако физфак я уже профукал, ибо в 1959 году вступительные экзамены там начались в июле, но в это время я должен был отрабатывать две недели на заводе...