Главное, я смог отвлечься от своего авторства.

ВСЁ есть на http://www.proza.ru/avtor/victorsorokin
Там стоит зарегистрироваться.

1944-1947. От трех до пяти. 4
(Второе раннее детство. Пушкино)

Из трех новогодних праздников с елкой и Дедом-Морозом (1945, 1946, 1947) запомнился, по-видимому, только последний. Больше всего запомнился, конечно, бумажный пакет с диковинными подарками – мандаринами и шоколадными конфетами. А еще от детского сада навсегда осталась память о бутерброде с красной икрой. Но в связи с каким праздником их раздавали, точно сказать не могу. Через четверть века икра появится и в нашем доме, но ощутить ТОТ же вкус я уже не смогу никогда – вкус и обоняние стареют…

Благодаря одному курьезному случаю, я запомнил один из дней лета 1945 года (мне было четыре года). Помню два просторных летних помещения типа теплиц с большими шестнадцатистекольчатыми (4 х 4) окнами на большом участке с чудным разнотравьем – ромашки (нивяник), одуванчики, раковые шейки (горец змеиный)… Перед помещениями  – длинные дощатые столы со скамейками; множество детей моего возраста – скорее всего, наш детский сад переехал на дачу.

Вдали от домов-террас мама стирает белье в оцинкованном корыте. Я гуляю в другой стороне участка. Вдруг мои штаны стали наполняться чем-то нехорошим. Я поковылял к маме и рассказал ей о своей беде. И она отвела меня почему-то не в помещение детсада, а... к нам домой – в дачу №25, которая находилась всего через три дома от садика. Через много лет я узнАю заброшенное, никому не принадлежащее место этого летнего детсада в Новой Деревне. Но впечатление от него, неухоженного, будет уже совсем другим…

Отдельным эпизодом запомнилась большая женская баня в Москве, куда меня, четырехлетнего, мама взяла с собой. Удивляли не женщины, а заполненное паром серое бетонное помещение – серые скамьи, серые перегородки, серые шайки…

***

Каждую субботу мы с мамой возвращались домой из московского садика на Красносельской. Обычно мы садились в первый вагон метро, а потому к выходу на Комсомольской нужно было идти через всю станцию. И я всегда уговаривал маму идти не по платформе, а по верху, по баллюстраде над поездами, откуда было хорошо видно все, что происходило внизу. Баллюстрада меня завораживала, я постоянно подходил к ней и смотрел вниз. Запахи московского метрополитена того времени – и платформы, и фагонов – тоже врезались в память навсегда. Стенки вагонов были оклеенны желто-зелеными ребристыми обоями в елочку. Со временем рисунок обоев менялся. Елочка сменилась на ромбы с какими-то гербами...

***
Особое место в моих воспоминаниях о раннем периоде жизни занимает, конечно же, природа. Еловый лес (в те годы весьма влажный), что начинался от длиннющего деревянного моста через Серебрянку, был не только с правой (южной) стороны дороги на Новую Деревню, но и с левой, где за десять лет его свели на нет. С правой стороны шла тропа вверх, к Ярославке, покрытая сетью еловых корней, пролегала под плотными еловыми ветвями.

Дачи с номерами до 15-й включительно находились по левую сторону дороги, территориально сливаясь с Новой Деревней. А первая дача с правой стороны в 1944 году была наша – 25-я. Дачи с номерами 16-23 появились после 1950 года, и только дача №24 появилась в 1946 году. Для ее постройки (весной) в молодом ельнике вокруг нашего дома пришлось прорубать дорогу и вырубать поляну – как под черновой сруб, так и под саму дачу. Воздух был насыщен запахом еловой смолы, молодой зеленой хвои и сосновыми бревнами. Несколько раз я подходил к срубу и смотрел, как ловко плотники орудуют топорами и как с помощью отвеса и уровня они проверяют точность работы.

Летом в конце прорубленной в ельнике дороги начали копать новый колодец с бревенчатым срубом и воротом, поскольку до ближайшего колодца (с коромыслом) в Новой Деревне было бы ходить уже далековато. Минутная картинка строительства – и я на всю жизнь запомнил, как копают колодцы.

До самого конца сороковых годов дома в Дзержинце использовались по существу по-дачному – никаких огородов еще не было. Природа была исключительно чистая. По дороге от моста до Ярославки машины практически не ездили. По осени все пни вокруг дома покрывались опятами. Один такой пень рос вплотную к крыльцу, и мы собирали опята, практически не выходя из дома.

При написании мемуаров заметил такой факт. Еще в 1946 году наша дача почти сплошь была окружена молодым непроходимым ельником, а через пять лет от него остались рожки да ножки – несколько уродливых групп. По-видимому, все ёлочки были порублены на новогодние праздники... Однажды лет в пять я забрался в гущу елового молодняка с игольчатой подстилкой, и он мне, от горшка два вершка, показался настоящми джунглями (о коих я узнал много позже)...

Первым соседом по дому в моей памяти осталась тетя Тоня. Они с мужем поселились в средней комнате году в 1946-м. Однажды, когда я был предоставлен самому себе, она увидела меня в коридоре и спросила: «А хочешь супу?» Я застеснялся, но, увидев, что ни мамы, ни отчима поблизости нет, робко согласился. Суп был негустой, но зато на настоящем мясном бульоне, которого я еще не пробовал. «Вкусно?» – спросила она. Так в первый раз в жизни я услышал это загадочное слово «вкусно». Я ответил: «Да», хотя о значении слова лишь догадывался.

Круг общения моих родителей был по существу нулевым. Единственно, с кем общался Петр Денисович, была образованнейшая немка Анна Францевна (не из «Мастера ли и Маргариты»?!). Помню, что однажды мы с отчимом к ней заходили. Весь темный дом снизу доверху был забит уникальными книгами и журналами конца 19-го – начала 20-го века. Время на дворе было лихое, и за подобные книги можно было угодить на полную катушку. А тут книгам представилась возможность выполнить свою посмертную миссию: разводить ими огонь в печи, ибо никакого иного заменителя растопки не было (хотя и жили в лесу!). И Бабухин большими санками привозил великолепный иллюстрированный журнал «Нива» и литературные приложения к нему для… растопки печи. Но до этой экзекуции я их просматривал, и в мою память врезались картины из жизни дореволюционной России – из какого-то потусторонннего мира. Из всей этой роскоши осталось лишь полброшюры какого-то приложения к «Ниве» с шашечными задачами…

Продолжение следует.

До 1952 года климат в Подмосковье был значительно влажнее, всходило каждое еловое семячко. А позже - уже ни одного! (Только в теплицах.)
Поэтому мы жили в непроходимымх еловых джунглях. Кусочи джунглей сохранялись до 1956 года.
Я нигде в мире (где был - Скандинавия, Канада, Англия, Франция, США) не могу вспомнить еловые джунгли после 1956 года. У них есть особое очарование - и по запаху, и по впечатлению.

Регистрация на Прозе ничего не стоит, но можно заводить разговоры с интересными людьми, коих там много. Внизу моей главной странички есть список людей, которые мне чем-то очень понравились.

Мне повезло с 1975 по 82 диссидентские годы работать по уходу за лесом в Московской и Владимирской областях. Посадил 20 000 ёлок. Было много интересного. И фантастические заработки.