1954-55. Школьные годы. 7-й класс

В золотой осенний день мы с Аликом, моим соседом, пошли за грибами. Грибов было не густо, но кое-что я нашел – штук пять белых да всякую ерунду. И вот иду я в радостном настроении по поляне, и вдруг навстречу выходят двое верзил. А ну, говорят, подойди-ка сюда! Я подумал, что они заблудились и хотят про дорогу спросить. «Ну, и чего нашел?», – спросили они. Я с гордостью показал свою корзину. Тогда один из них стал забирать мои белые и перекладывать в свою корзину!.. Я оторопел, а когда они скрылись за деревьями, в слезах и с ревом стал звать Алика, который успел уйти уже весьма далеко вперед. Да и вряд ли он смог бы меня защитить…

А недели через две я шел по узкой поселковой придорожной тропе-«тротуару». Подняв глаза, я увидел, что навстречу идут двое высоких парней, по виду москвичей. Поровнявшись со мной, один из них перегородил мне дорогу и резко ударил коленом промеж ног так, что у меня из глаз посыпались искры… Через минуту, когда я пришел в себя, я вспомнил, что эти двое были те самые, которые отняли у меня в лесу белые грибы!..

Впрочем, статистика моих постоянных обидчиков за все школьные годы – всего-то семь человек! – говорит о том, что в своей основе мое окружение и в тульской деревне, и в подмосковном городе было миролюбивым. Так что нижний этаж советского общества 50-х не оставил у меня чувства неприятия, отторжения.

…Как-то осенью вездесущий ябеда Ерченков сообщил мне о том, что назавтра девчонки из класса собираются устроить мне «темную». Я был весьма удивлен, поскольку никаких поводов для этого я им заведомо не давал. Но на другой день я на всякий случай положил в карман 50-граммовую гирьку с привязанной к ней бечевкой.

Вечером следующего дня девчонки, по выходу из школы, с криками «Бей его!» окружили меня. Я вытащил гирьку и стал раскручивать ее у себя над головой. Когда настырная плосколицая Нинка Смольянинова бросилась на меня, то гирька угодила ей в лоб. От ее вопля девчонки опешили, а я, воспользовавшись замешательством, спокойно покинул место драки. Однако на всю жизнь для меня так и осталось тайной, что же толкнуло девчонок на драку? Обидно, что среди них были и те, кому я очень сильно симпатизировал…

А в марте в противовес мрачным событиям, случилось и событие радостное. К этому времени обнаружилось, что я даже с первой парты не видел записей на доске, и чтобы четче видеть отдаленные предметы, я сворачивал указательный палец, оставляя внутри маленькую дырочку, и смотрел через нее. Это несколько помогало, но было утомительно. И я обратился к окулисту, который мне прописал очки от близорукости – с минус две диоптрии. И вот, выйдя на улицу в очках в солнечный и морозный день, я понял, что долгое время был фактически незрячим. До чего же это здорово – видеть окружающий мир четко! Дня три я только тем и занимался, что рассматривал мир…

(Уже в эмиграции, когда я участвовал в Международной выставке изобретений в Женеве, моим соседом оказался изобретатель очков, в которых функцию линз выполняла сотня «моих» маленьких дырочек.)

А еще об одном эпизоде из моей школьной жизни рассказала мне одноклассница Лейда, которая недавно нашла меня на сайте «Одноклассники.ру». Эпизод этот касался моего спора с учителем по физике. Сути спора я не запомнил, а вот как на меня зашикал весь класс – мол, воображала! – в памяти осталось… Впрочем, я легко отделался. А вот моего будущего друга Вовку Шевелева за нестандартные вопросы по физике отправили... в психушку.

И уж совсем, как в тумане, запомнились экзамены за седьмой класс, которые я сдал на четверки. Четко запомнилось лишь ощущение, что эти экзамены подводили черту под ДЕТСТВОМ, ибо после этого все ученики седьмых классов распускались, а в восьмой класс нужно было поступать заново и за учебу уже платить – по 200 рублей в год. Однако прощание с детством отсрочилось у меня на год с лишним…

***
После седьмого класса я решил поступить в престижный в то время Московский авиационно-технологический техникум, в котором учился мой сосед и друг Алик Маковкин. Экзамены в техникуме начинались 1 июля, а документы принимались до 30 июня. Документы я собрал 29-го и 30-го повез их сдавать. Но, прибыв в техникум, я обнаружил, что я их… потерял! Где и как – ума не приложу! Это сегодня нашедший потерю может тут же позвонить пострадавшему, который в считанные часы-минуты может за нею приехать. А в 50-е годы для этого требовалась минимум неделя времени. Так что моя розовая мечта растворилась в еще чистом в те годы голубом московском небе…

Смирившись с судьбой, я пустил дело с документами на самотек, а сам решил уехать на лето в Малынь, деревню моих предков по маминой линии. Весьма кстати собралась туда поехать и моя тетя Настя. И дня через два мама повезла меня к тете Насте в Серпухов.

На следующий день все взрослые ушли по магазинам, а я остался один в доме. Одна вещь в ее доме привлекала мое внимание особенно – это была большая копилка в форме то ли кошки, то ли свиньи с узкой щелью сверху. Она была почти полная! Если бы деньги лежали на открытом доступе или в кошельке, я отнесся бы к ним абсолютно равнодушно – к воровству у частных лиц у меня был полнейший иммунитет. Но деньги находились под хитрой охраной, ибо достать их, не разбивая копилки, было невозможно. Копилка смотрела на меня и как бы подзуживала: «А достать деньги, не разбивая меня, слабо?!»

Такой издевки «внутреннего голоса» я не выдержал, взял тонкий нож, расположил щель горизонтально и, потряхивая копилку, уловил момент, когда одна из монет окажется на ноже. Я осторожно вытянул нож, и монета оказалась у меня в руках. Такой хитростью мне удалось почти полностью опустошить копилку, отчего она стала легкой и скрыть факт ограбления «животного» было бы невозможно. Последующее решение было логичным: все медяки я побросал обратно в копилку, а серебро оставил себе!

Однако хороший преступник из меня не получился. В очередной поход в магазин я пошел вместе со взрослыми и купил там рыболовные крючки. А расплатился... пригоршней серебряных монет. Тетя Настя моментально смекнула, откуда у меня деньги, и, придя домой, убедилась, что копилка полегчала вдвое. Припертый к стенке, я раскололся…

С этого момента желания воспользоваться без спроса трудовым доходом других людей у меня больше ни в какой форме не возникало. Но ведь бывает и нетрудовой доход, полученный не обязательно преступным образом. Эта мысль привела меня к еще одной, последней в жизни, краже у частного лица. Случилась она уже осенью по возвращении из деревни. Идя за водой к нашему колодцу, я проходил мимо картофельного огорода соседей Потаповых. И каждый раз посреди этого, сотки в две, огорода бельмом на моем глазу красовалась огромная голова случайно выросшего подсолнуха. Ну и, конечно, однажды ночью я эту голову несчастному подсолнуху свернул!..

Да вот беда, тот подсолнух преследует меня теперь всю жизнь своим укором, ибо знаю по себе, что украденный у меня рубль доставляет больше огорчений, чем радость от найденных ста рублей! И что мне тот подсолнух – ну, поклевал немного, сыт от этого я не стал, а добрым людям, по-видимому, испортил настроение надолго. Тетя Нюра Потапова, возможно, еще жива. Ее дочь Нина году в 1958-м померла во время родов. А девочка выжила, ее назвали Катей. После сноса их деревянного дома их, как и нас, переселили в девятиэтажку да еще в один подъезд с нами – это, наверное, для того, чтобы я долго помнил тот подсолнух…

Но я забежал вперед. Итак, впереди были около полутора месяцев моего незаслуженного отдыха в деревне.

Жизнь в деревне, в некотором смысле «под наблюдением» тети Шуры, жены дяди Сережи, была наполнена множеством бытовых обязанностей. Но от ее «надзирательства» на сердце было легко и радостно, хотя она никому – ни своим детям, ни гостям – не делала никаких поблажек, для нее все были равны. Ее сатирические замечания на лень и всякие промахи в поведении были едкими, но не унижающими человеческого достоинства.

В то время в одной комнате (!) проживали (постоянно!) семь человек: бабушка с дедушкой, дядя Сережа с тетей Шурой и их трое детей – Тася, Нина и Витя. А тут на шею дяде с тетей свалились мы с тетей Настей да еще и шестилетняя Саша (дочка тети Шуры, маминой сестры). Итого двум работникам предстояло кормить десять ртов!! И они кормили – всегда с радостью и весельем, с шутками и прибаутками, с песнями и любовью.

Тетя Шура дожила до 88 лет. Незадолго до ее кончины мы с Соней признались ей в нашей глубочайшей любви. Но до сих пор, вспоминая о ней, неустанно сокрушаемся, что мы не записали воспоминания этой грандиозной Личности, не уступавшей по человеческим качествам авторитетам первой величины! Как же так получается, что человек, сравнимый с мировыми звездами, ушел в абсолютное небытие? Да и я-то сам заметил ее величие лишь на склоне лет – может быть, в связи с написанием мемуаров…

И вот я думаю: что было бы с судьбами мировых известностей проживи они полжизни в суровых условиях деревни?..

У тети Шуры была одна профессия – быть Женой, но какой! В домашнем хозяйстве она умела делать все: покупать и продавать скот, рекордно повышать надой коровы, лечить от хвори скотину и своих детей, получать высокий урожай со своих соток, а также белить, шить, колоть, топить, резать, стирать… Ее муж, мой дядя Сережа, вернулся с фронта инвалидом – без пяти ребер. Раскрыв котомку, он выложил на стол военный трофей: три банки тушенки… Конечно, это не три вагона художественных ценностей, которые привез из Германии к себе на дачу маршал Жуков. Но и маштабы были разные: Жуков воевал за Россию, а дядя Сережа – за маленькую родину, за землю предков…

Как жаль, что не было у меня в детстве Учителя, который сказал бы: «Ты – ценный свидетель Истории, поэтому интересуйся судьбой каждого человека и хорошенько все запоминай. Придет время, и ты сможешь рассказать Правду о времени, уходящем в полное небытие! Этим ты дашь вечную жизнь достойным людям того времени!..» И вот что интересно: как я теперь вспоминаю, в моей затурканной деревне действительно не было пустозвонных людей. Каждый, даже самый безграмотный человек, был интереснейшей личностью. Но… у меня не было Учителя, который надоумил бы меня интересоваться их судьбами. И теперь нет меры моей печали…

Особенно обидно, что я не собрал никаких материалов о жизни двух великих, с моей точки зрения, людей – моих бабушки и дедушки. На фоне типичного равнодушия в городской жизни и откровенной агрессивности, оккупировавшей общество к началу третьего тысячелетия, они представляются теперь людьми с другой планеты. Я прожил с ними три года сознательного детства, и их отношения были для меня как на ладони. За все это время я не видел в них ни обид, ни оскорбления, ни повышения голоса, хотя прадед мой, отец дедушки, был человеком крутого нрава, «хозяином»…

Продолжение следует.
===================

На фото: Малынская улица. 1968 год, но как и в 1948-м, и в 1955-м...

И орехов побольше!

1955. 7-й класс . Каникулы. Малынь (1)

Несколько лет назад я обнаружил нестыковку по датам двух крупных событий: летние каникулы после 7-го класса – а это точно 1955-й год, и большая серия деревенских фотографий, сделанная мужем двоюродной сестры Зины – все они до одной помечены 1956-м  годом. Получается, что у меня было двое каникул: и после 7-го, и после 8-го класса. Это заключение сразу разрешает множество противоречий в причинно-следственных связях событий. А с другой стороны, мне теперь придется рассортировать все события, которые я относил к 1955 году, на два лета.

***
Итак, с тех пор, как я уехал из деревни после окончания первого класса, прошло шесть лет. Природа и быт изменились мало. Моя каникулярная жизнь распалась на три основных составляющих: рыбалка, вечерний выпас коровы и улица (так по-местному назывались воскресные вечерние деревенские танцы под гармонь). А еще я много бродил по окрестностям.

Поплавочную удочку я собрал самым примитивным образом, тем не менее она хоть как-то позволяла ловить (с Москвы я привез лишь два рыболовных крючка, а в местом сельпо их не было...). Однако самые впечатляющие моменты рыбалки состояли в одиночном созерцании еще девственной природы, ибо тракторы, удобрения и упаковочные материалы еще только зарождались, а динамит на Тульском оружейном заводе находился еще под строгим контролем. Так что каждый кусок природы был бесконечно очарователен, и мне казалось, что так будет всегда.

В моей жизни было только два момента, когда я полностью мог отвлечься от всяких забот и предаться неспешному созерцательному раздумью, а именно: деревенская рыбалка и (уже в послешкольные годы) одинокие прогулки по берегам подмосковной Скалбы – в солнечные листопадные дни. И вот что интересно: в эти моменты никаких событий не происходило, а по чувственной впечатлительности они дали мне не меньше, чем впоследствии вся классическая музыка. (Как же мало, оказывается, человеку нужно для счастья!..)

Любопытен еще один момент: в 1955 году земля представлялась мне идеально чистой, не замусоренной (кстати, и в городе тоже). Коровьи лепешки и овечьи шарики (котяхи) на дороге не создавали ощущения грязи. Иногда нога невзначай попадала в свежий коровий помет, но это не вызывало никакого чувства брезгливости – вытрешь слегка ногу о траву и идешь себе дальше.

Россия еще не была спившейся. Не был изобретен и вездесущий мусор, а деревенская дорога, неуклюже мощеная во времена царя Гороха и уже основательно разрушившаяся, казалась мне нормальной, домашней. Тропы на крутых склонах холмов, по которым скот шел от деревни до пастбищ, были такими же, как и сто лет назад, – узкими и будто выметенными, пахнувшими известняком и историей предков…

И было удивительное чувство безопасности, усиливавшееся тем, что думать о ней не было ни малейшего повода! Родина – это место, где тебя не обижают. (А теперь, увы, не только обижают, но и убивают…)

***
В отличие от лесных и равнинно-степных зон, холмистая лесостепь иногда радовала меня приятным зрелищем: плывущими по земле проекциями облаков. В эти минуты в голову всегда приходила мысль, что ТАК было и сто, и тысячу, и миллион лет назад. Каждому ребенку знакома загадочность явления солнечного зайчика. Души взрослых людей обычно уже мертвы, а для детей это была фантастика: ведь зайчик мог забраться туда, куда даже на лестнице не подняться. К тому же, зайчик мог двигаться с колоссальной скоростью! А как бегают за зайчиками котята!..

Но если зайчики теребят в душе струнку веселья, то тени навевают грусть, а то и легкий страх. Облака заменяли нам картинные галереи, в них мы находили то, о чем мечтали или чего боялись: диковинных животных, лица ведьм и колдунов, заморские замки…

А по вечерам, когда зажигали керосиновую лампу и внезапно охватывало желание поиграть в сказку, черные тени от гибких пальцев сестры Таси создавали на стене таинственный и в то же время страшный мир хищников: волка, лису, акулу…

Как-то я взял в деревенской библиотеке повесть Льва Толстого «Хаджи-Мурат» – в слабой надежде, что смогу что-нибудь почитать, но… кажется, за все время так и не прочел ни одной страницы. А уезжая в Москву, забыл сдать книгу в библиотеку. Так она и пролежала в доме до следующего (через год) моего приезда в деревню.

Каждое воскресенье в деревенском клубе показывали кино. Денег на кино (50 копеек) у меня не было, но я совершенно спокойно переносил неравенство. Тем не менее, когда мои приятели предложили пойти в кино бесплатно, я не отказался. Для этого нужно было войти в кинозал за полчаса до сеанса и, забравшись через дыру под сцену, дожидаться там начала фильма. Таким способом мне удалось посмотреть несколько фильмов.

Поскольку электричество в деревню только-только начали подводить, кино снабжали током от движка. Через какое-то время электричество стали подавать и в дома, но всего на два часа по вечерам. Однако и это стало для всех праздником.

От деревенских забот молодежь находила себе отдушину в полуночных танцах, обычно после кино. Танцевали под гармонь. На деревне было два-три гармониста, но чаще всего играл Ванька Жук (Жуков), обыкновенный (можно сказать, неприметный) парень лет тридцати пяти. Между тем, у девушек он пользовался большим уважением. Танцплощадка ничем, кроме вытоптанного круга травы на лугу, не выделялась. Танцевали только девушки – от 16-ти и до замужества, ребята стояли по периметру круга, ну а мы, мелюзга, просто путались у всех под ногами. При этом я не замечал, чтобы после танцев ребята уводили девушек в кусты – обычно все провожали всех. Сексуальной «революции» в России еще не было…

Мы же, подростки, после окончания танцев, просто бездарно убивали время. Мои бывшие одноклассники по первому классу относились ко мне, москвичу, уважительно, но между собой были беззлобно дерзки. Однажды, уже под утро, мы улеглись спать в нашем палисаднике под желтой акацией прямо на голой земле. А утром я проснулся от шума: оказалось, Толик наложил на ухо Ивану большую кучу! На таком уровне шутили в деревне…

***
На бугре за рекой, напротив середины деревенской улицы, стояли голые добротные стены ничем не огороженного бывшего барского дома (возможно, помещика села Даниловки Воейкова). Благодаря такому расположению барин (или его приказчик) мог видеть практически всю деревню. Наверное, для этой цели и было выбрано такое место для дома. Но это я сейчас предполагаю. А в те, 50-е годы заброшенный добротный дом без окон и крыши производил гнетущее впечатление, намекая на то, что с какого-то момента вся история деревни может пойти по неестественному пути. Подспудно уже тогда я это чувствовал, но ни выразить, ни объяснить свое чувство не мог. (И сегодня, когда в России идет вакханалия со «вставанием с колен», а полстраны поет дифирамбы талантливому менеджеру диктатуры, этот остов разрушенного жилища остается для меня символом нашествия чумы…)

Мой ночлег был устроен по-деревенски – на нарах в сарае. (В холодные ночи спали на печи.) Матрасом, простыней и одеялом служили тулупы и половики. Но благодаря упоительному запаху лозинового плетня, из которого была изготовлена верхняя половина стен сарая, спать было легко и крепко. К тому же под крышей, на перекрытии сарая, был сеновал, от которого густо веяло луговыми травами и цветами.

В мое отсутствие рядом с домом был построен простенький дощатый туалет, так что теперь для удовлетворения естественной потребности не было нужды шагать по щиколотки в коровьей жиже в дальний конец хлева. Позже появилось и еще одно важное бытовое удобство – рукомойник. До этого все умывались, поливая друг другу из кружки…

Продолжение следует.
================
На фото: «Пастухи» и «пастушки». Слева направо: Люба Мартынова, Галя Болякина, Витька Сорокин (мой брат), я, Валя, Коля.

В 18 лет я в золотую осень в 5 км от Пушкина зависал так, что и на сегодня хватает...

Наследник. Рассказ

Виктор Сорокин

Как только появилась первая возможность выскользнуть из золотой клетки самого счастливого в мире государства, кандидат физ.-мат.наук Николай Тихонович, бросив все, уехал работать и жить в Канаду. Иллюзий, относительно того, что на «диком Западе» его оригинальные космогонические теории кого-то заинтересуют, он не строил, но там были по крайней мере нормальные условия для жизни, следовательно, и для любимой работы. А что еще нужно истинному ученому?!.

Николай Тихонович в Торонто жил на два фронта. С одной стороны, он был вполне успешным профессором в университете, удовлетворяя всем требованиям высококвалифицированного преподавателя и научного работника. А с другой стороны, он был далек от всей житейской мишуры и пребывал в своем воображаемом мире, к которому, по его убеждению, рано или поздно придет и все человечество, поскольку его интерес составляла особая космогония – социальная, исследующая взаимодействие человека, космоса и вечности.

В семьдесят лет Николай Тихонович вышел на пенсию. Живя по существу затворником, он все-таки не предъявлял претензий к людям – каждый выбирает себе свой ПУТЬ... Но чем более интересные научные выводы он получал, тем чаще вспоминал ТОТ день, с которого началась его СУДЬБА. А всё произошло в далеком 1955 году в Московском магазине «Дом книги»...

Зачем в тот зимний день они с мамой зашли в книжный магазин, он уже не помнил. По-видимому, маме была нужна писчая бумага. И пока она занималась покупкой, Коля разглядывал книги, лежащие под стеклом витрины. И тут его сердце екнуло: он увидел... атлас звездного неба! За мифическими рисунками созвездий и своим запомнившимся впечатлением от ночного звездного неба Коля увидел БЕЗДНУ Вселенной, а себя – одиноко стоящим на крошечном островке. Завороженный ассоциацией, Коля не заметил, что мама купила все, что надо, и подойдя к нему, сказала: «Поехали!»

Коля был болезненно гордым и с тех пор, как давно-давно мама не купила ему карамельного петушка, сославшись на недостаток денег, он никогда ничего ни у кого не просил. Но тут он был готов перебороть свою гордость и попросить маму купить ему атлас. «Мам...» – начал было он, но осекся: отдать ползарплаты уборщицы за вещь, без которой можно прожить, мама точно не смогла бы – ведь дома, помимо него, были еще двое детей и муж-инвалид.

Мама потянула Колю за рукав, но Колю как бы приклеили к прилавку: он был ТАМ, далеко за картами звездного неба. Как непослушного пса, мама потянула за рукав еще и еще, но Коля, уцепившись за край прилавка, оказался неподвластным реальности...

Трудно сказать, сколько бы продолжалось молчаливое противостояние, если бы его не прервал не весть откуда взявшийся невысокого роста старичок с седой бородкой и с клюкой. «Я, молодой человек, вижу, что Вам понравился атлас и что у Вашей мамы нет денег, чтобы его купить. Позвольте мне доставить Вам удовольствие купить Вам этот атлас». С этими словами он подошел к кассе, заплатил за покупку и отдал чек продавщице, а полученный атлас вручил Коле.

Пока Коля смотрел на атлас, а мама – на Колю, старичок исчез. И их осталось ТРОЕ: мама, Коля и... Атлас. И уже дома при разглядывании атласа Колю не покидало ощущение, что за плечом у него стоит седой старичок...

Коля не задавался вопросом, в чем состоял интерес старичка. Ответ на этот вопрос он начнет искать лишь через полвека. А пока он полностью погрузился в атлас, рассматривая каждую светящуюся точку на темном фоне.

Через какое-то время Коля обнаружил, что в городской библиотеке есть несколько книг по астрономии, и перед ним как бы распахнулись ворота в богатейший и неведомый мир. Странно, что эти ворота никем не охранялись, и Коля смело шагнул в направлении Бесконечности...

После окончания школы для Коли вопрос «Куда пойти учиться?» не стоял. Он подал документы на физический факультет Московского университета, на отделение астрономии. Конкурс в тот год был сумасшедший – 25 человек на место! Однако все экзамены он без труда сдал на отлично, и начался для него избранный им Путь. Его Путь!..

И вот пришла старость. Нет, не по здоровью, хуже – по жизни, когда требуется дать удовлетворяющий самого себя ответ на вопрос: «А правильно ли ты распорядился своей жизнью?». Что ты сделал такого, чтобы сказать, что жизнь прожил по меньшей мере не напрасно? Ну, окончил самый престижный в стране университет, защитил кандидатскую, открыл сверхновую, вырастил и выпустил в свет двоих детей, два десятка лет пожил в любви и счастье... Однако в этом перечне не хватало какой-то изюминки, такой, чтобы при ее вспоминании сердце возбуждалось в теплой гордости: да, как ныне говорят, это было круто.

Как же так! Ведь он не делал ничего для того, чтобы жизнь оказалсь бездарной, и даже добился почета и уважения в научном мире. Но вот кончились «этапы большого пути», и все заслуги утекли – как вода сквозь решето. Кроме решета, не осталось ни-че-го!

Логический анализ своей судьбы Николая заворожил. И даже, пожалуй, больше, чем сама жизнь. Если, получается, что его жизнь – ничто, то что же говорить о миллиардах иных жизней?! Нет, конечно, пусть и крошечными тиражами, но все-таки две серьезных работы о космической организации человечества и о модели спасения цивилизации вообще он людям оставил. Однако странное дело: после их публикации они как бы обрели свою субъективную независимость. Возможно, что через тысячу лет потомки вспомнят их автора и воздадут ему должные почести. Вот только почему-то от этих абстрактных почестей повеяло космическим холодком, а не земной теплотой. Николаю стало казаться, что этот холод как туманом заволакивает все вокруг: квартиру, улицу, человеческие отношения.

Николай понимал, что от надвигающейся на него пустоты спасти его не может уже никто – ни дети, ни вдруг появившаяся жена, ни коллеги, ни телевизор, не говоря уже о виски и табаке. И если лекарство от хандры он не найдет, то уйдет из жизни так, как будто бы никогда в нее и не приходил. Абсурд какой-то...

***

...Ночь была ветренной и дождливой. Николай Тихонович проснулся раньше обычного. В сознании всплывали и растворялись обрывки какого-то бредового сна. Это, по-видимому, от вчерашних размышлений о неуловимом смысле жизни. Но в хаосе линий и блоков какого-то разрушенного здания Николай увидел лишь грустный образ какого-то седого старика. Вроде бы даже и знакомого. Николай напряг всю свою память и... Ну да, конечно, это был ОН! Странно, за шестьдесят лет он не приснился ни разу. Значит, пришел по делу. И Николай Тихонович начал догадываться – по какому именно...

Пока он пил утренний кофе, план предстоящий действий сформировался с математической точностью.

Отложив в сторону все привычные утренние дела, Николай Тихонович заказал по Интернету билет на вечерний рейс до Москвы. Утром он уже стоял в дверях квартиры старшего сына...

А сразу после обеда Николай Тихонович поехал в «Дом книги» – на самое важное дело своей жизни...