У нас все мастера на все руки.

Правда, мы этого как-то не замечаем.
В основном от отчима: в немецком плену его взял в рабство немец-фермер. Отец, хоть и подонок, но тоже головастый был. И все-таки главое - это от желания в 10 лет к абсолюту. И не из чувства быть лучше всех. Это началось с весенних лодочек для ручейков: все ребята их делали лишь бы плавали, а мне почему-то было нужно, чтобы они были совершенными: симметричными, гладкими, устойчивыми, проходимыми. Я же мысленно был на своих лодках и корабликах.

Отредактировано Виктор Сорокин (11-08-2016 16:57:31)

Я люблю вас, люди! (8) Тётя Нюра

Тётя Нюра Потапова жила с мужем (его звали, кажется, дядей Васей) и бледнолицей, но, на мой вкус, вполне симпатичной, дочкой Катей в следующей от дороги, такой же, как и наша, даче №24. Катя была года на два-три старше меня, и, согласно моей подростковой психологии, она меня как девушка не интересовала.

Собственно говоря, про тётю Нюру я вспомнил и пишу исключительно потому, что она не сделала мне ничего плохого. (Теперь это, оказывается, героический поступок!) Наоборот, маленькую, а может и не маленькую, гадость сделал ей я. И она, эта гадость, все время о себе напоминает. А история ее такова.

По правому краю нашего дома проходила тропинка до колодца, построенного в 1946 году возле 24-й дачи, которая отстояла от тропинки метров на десять вправо, и от которой под прямым углом шло ответвление ко входу в дом. Вот от этого ответвления и до средней линии между домами (до огорода Сигаревых), справа от тропы к колодцу находился картофельный огород Потаповых. Огород, как у всех, но была в нем одна изюминка, которая не давала мне, четырнадцатилетнему пацану, в то время в какой-то степени верующему большевику, спокойно жить!

Собственно говоря, это была не изюминка, а тысяча изюминок, ибо этим растением являлся... ПОДСОЛНУХ. Но это был не обыкновенный подсолнух, которые сажают люди ради красоты или семечек. Было бы так, и не было б этой истории. А был это подсолнух, который вырос САМ по себе, случайно и без спроса. И, согласно большевистской философии, от которой я в седьмом классе еще не освободился (а заложить-то уже успели!), этот подсолнух был нетрудовым доходом Потаповых! А коли так, то его незазорно и экспроприировать. Ну а когда моральное оправдание для злодеяния найдено, то оно не заставит себя долго ждать.

И вот в темную ночь лета 1955 года, вооружившись длинным ножом, я этому подсолнуху, как сегодня игилист европейцу, огромную и прекрасную голову в венке из золотых лепестков и отрезал! Но вот что интересно: в памяти не осталось ни малейшего следа от удовольствия, которое я получил от еще недозрелых семечек. Напротив, остались две проблемы – нравственная и душевная.

Нравственная со временем разрешилась легко и просто: нерукотворная ценность обнаруженная на частой территории, согласно буржуазному праву, принадлежит, за вычетом определенного налога в пользу государства, владельцу территории. По большевистским же понятиям, она принадлежит кому угодно, только не хозяину (на что я и клюнул). И наконец, по социалистическому антисоветскому праву, она принадлежет обществу. При этом я почему-то не задавался двумя вопросами: почему экспроприацию я сделал тайно и кому отдать изъятую вещь?

Ну, что я совершил преступление тайно, понятно почему: где-то задним умом подозревал, что, даже несмотря на идеологическое самооправдание, трусливое воровство таковым остается. А кому отдать экспроприированный продукт, и дураку ясно: кто нахальней – тот и пан! Короче, подсолнечную голову я присвоил себе без малейшего сомнения в справедливости такого действа.

А вот душевная сторона проблемы... Ее легче увидеть, если я лишь опишу наиболее вероятную картину событий, происшедших в семье Потаповых, поставив себя на их место. Представляю, что выхожу я утром на крыльцо и... А где же КРАСА моего огорода?! Моего бедного картофельного огорода, даже более – всего моего огорода (ибо ничего иного у меня нет!)?! Не может быть!!! Это ж надо, какая-то НЕЛЮДЬ лишила его, живое и прекрасное существо, жизни!!!

На новоязе 21-го века это психическое состояние называется: опустить. И вряд ли оно когда-либо забудется тем, кого унизили, как никогда и сам я не забуду того, что однажды воры вынесли из нашего дома под Парижем всю электронику, а вместе с нею и фото-видеоархив, который, скорее всего, просто выбросили! Опустили!..

И вот я кладу на весы: с одной стороны, мирные Потаповы, которые не доставили мне ну ни малейшей неприятности, а с другой – я вот с такой свиньей! Или доходчивей: что перевешивает: стакан семечек или пожизненная обида ни в чем не повинного человека?.. Теперь-то ответ ясен, а тогда...

Потому-то я так часто вспоминаю Потаповых, а перед уходом ТУДА – особенно. Дядя Вася производил впечатление болезненного и флегматичного человека – его-то я за что «отблагодарил»?! А тётя Нюра, маленькая, хрупкая женщина, тянула на себе все хозяйство. Жила она не лучше нашего, а ее-то ЗА ЧТО?! Тем более, что году в 1960-м их постигла чудовищная беда: единственная дочь Катя умерла при родах. Ребенок, к счастью, остался жив. Девочку назвали в честь мамы Катей. И теперь у нее двое детей и двое внуков. И я перед ними в наследственном долгу: мешок семечек за мной!..

Да вот беда: ни мешок семечек, ни даже «Мерседес», ни мое публичное покаяние не способны уничтожить ФАКТ кражи подсолнуха, ибо он, этот факт, остается фактом НАВЕЧНО! И даже после моей смерти он никуда НЕ исчезнет, вот в чем дело! Это легко человеку без совести: ему море по колено, он совершает любое злодеяние и спит спокойно. А меня мама и бабушка наградили такой штукой, как совесть. И если бы какой-нибудь всемогущий волшебник спросил меня: а хочешь, я облегчу твои страдания и сотру в твоем сознании совесть, я категорически заявляю: НЕТ! Ибо моя совесть – это, прежде всего, бесконечно близкие мне люди – мама и бабушка. Это мои дети и внуки. Без совести я даже не животное, человек без совести – это гнида, даже если она и стала вошьдем! Так что придется мне нести мою ношу до гробовой доски, ибо за все приходится платить!..

Отредактировано Виктор Сорокин (12-08-2016 00:05:57)

В другом: то что в большинстве случаев для меня процесс движения к цели важнее, чем сама цель.

Любить так, как в приводимом рассказе, сегодня могут лишь в Центральной Африке, Южной Америке и во Вьетнаме.

***
Это было в 1969 году на реке Меже, левом притоке Западной Двины. Мы с семьей и одним другом путешествовали на надувной лодке. На крутом склоне мы увидели сидящего старика и, предположив, что наверху есть жилье, остановились, чтобы купить молока. Все, кроме меня, ушли в деревню, а я подсел к старцу, любующемуся последние дни в своей жизни на бесконечную лесную даль, уходящую до самого горизонта. Он рассказывал мне о том времени, когда река Межа была судоходной и по ней вверх и вниз тянулись бесконечные вереницы парусников, груженых товарами: одни – в Ригу, другие – в Нелидово, а оттуда в Москву. Тогда чистая река кишела рыбой, а леса – пушным зверем. Это уже при советской власти в Нелидове построили какую-то фабрику и сточными реками загубили реку. А ниже по течению, в деревне Монино, построили концлагерь – для освоения несметных природных ресурсов и исправления народа от вредных привычек вольной жизни. Но старик никого не ругал; готовясь в мир иной, он перебирал в памяти лишь светлое и радостное…

Появившиеся наши указали на северо-восток, откуда быстро приближался черный вал в полнеба, и, попрощавшись со стариком, мы поспешили в лодки. Отплыв метров триста, мы пристали к противоположному берегу и расположились в лесу за узкой полосой сенокосного луга. Ставили палатку и разводили костер уже в кромешной тьме и под шквальным ливнем с адским громом. Соня с двумя маленькими детьми (восьми и пяти лет) спрятались под полиэтиленовой пленкой.

Прильнув вплотную к сухой ели, я настрогал тонких щепочек, а затем, накрывшись с головой пленкой, развел костерок. Когда огонь взял верх над водой с неба и в сыром хворосте и котелок зашумел, вдруг послышался шорох. Мы подумали: лоси идут на огонек. Но то оказались вовсе не лоси, а добродушная черноволосая женщина лет сорока пяти с дочкой лет двенадцати (у которых мы час назад купили молоко) – насквозь промокшие. Женщина протянула узелок: "Это вам. Где вы достанете еды? А у вас дети..." В узелке была картошка...

Мы пригласили их отужинать с нами, но они поспешили обратно. Все произошло так неожиданно и стремительно, что никто из нас не догадался хотя бы имя этой женщины спросить. Не знали мы и названия деревни...

Через пятнадцать лет (уже в эмиграции), нам захотелось во что бы то ни стало разыскать эту женщину, однако отправиться в новое путешествие на надувной лодке по Меже мы смогли только через тридцать с лишним лет. Появившаяся к этому времени пятикилометровка Тверской губернии позволяла с некоторой вероятностью установить месторасположение деревни.

Времени на путешествие у нас было слишком мало, а потому мы решили начать его в г.Жарковском, куда от станции Западная Двина мы приехали предутренним автобусом. Река произвела на нас удручающее впечатление: мало того что она так и не стала питьевой, она еще и одичала. Километра через три исчезли все признаки присутствия человека, а берега настолько заросли крапивой, что на протяжении нескольких часов плавания нельзя было выбраться на крутой берег.

На следующий день, не доплыв с километр до села, кажется, Плавенки, мы увидели старожила-сенокосца. Разговорившись с ним и поведав ему о цели нашего путешествия, мы узнали, что название искомой деревни – Малая Железница, но в ней, кажется, уже никто не живет. А потому мы решили разузнать все поподробней в самой деревне.

Причалив под подвесным мостом в деревне, мы пошли в деревню. Кто-то из прохожих указал на дом, где можно было купить молока. У старика-хозяина мы выяснили, что да, в небольшой деревне Малая Железница жили две женщины подходящего возраста, обе были небольшого роста и у обеих было по дочери – и тоже подходящего возраста! Но темноволосая из них была только одна. Звали ее красивым лесным именем: Алена… Обе женщины давно умерли, деревня стала необитаемой, а «года два тому назад» в деревне поселился какой-то пенсионер из Москвы. Дочь «бабы» Алены вышла замуж и уехала с мужем в Белоруссию.

Но вот главный вопрос: что за сила вытащила из дома женщину, да еще с ребенком (!) в куромешную тьму, проливной дождь и штормовой ветер, чтобы переплыть на лодке на другой берег и разыскать в глухом лесу в общем-то чужих ей людей (правда, с детьми, но, ведь с обывательской точки зрения, "праздных"!)?

Когда я рассказывал эту историю, кто-то из слушателей объяснил, что, мол, от деревенской скуки, а грозы не побоялись потому, что привыкшие. Но я в такое объяснение не верю! Если «от скуки», то от компании у костра не отказываются!

Когда человек, рискуя собственной жизнью, бросается на помощь, это понятно: так поступают многие. Но мы не создавали впечатление терпящих бедствие. Тут причина в другом, и мне ее объяснять не нужно: так поступали и мои мама и бабушка. И этот феномен нет смысла раскладывать по полочкам – это святое и настолько хрупкое, что от прикосновения просто нейтральных слов способно разрушиться зимнем инеем…

…Главной целью той нашей поездки в Россию было отыскать женщину по имени Алена и, если она в чем-то нуждается, подарить ей маленькую сказку – создать ей хотя бы нормальные бытовые условия. Но больше всего мы хотели забрать ее к себе (в Париж), потому что такие люди должны жить только в атмосфере безграничной любви.

…А я, как гриновский Маленький домовой, сорок лет ломаю голову над истоком феномена нашей Алены и не могу разгадать – так же, как и феномен того Бегемота (с заглавной буквы!), который бросился на помощь… антилопе, схваченной на водопое крокодилом, и отбил-таки. Похоже, что всё это из другого, не известного большинству людей, мира…