Моя Троя. Реквием по русскому народу. Часть 1.
Чтобы было понятно, кому и о чем я хочу сказать, послушайте, если не слышали, песню «Ах ты степь широкая» в исполнении Дмитрия Певцова и Зары (https://www.youtube.com/watch?v=DvCpTbdVip8).
Так вот, я хочу написать о тех, у кого эта песня вышибла слезу. Я знаю этих людей: они связаны корнями с русской, частично с украинской деревней до середины, иногда до конца 20 века. Конечно, о том мире я сужу по очень небольшой выборке – деревне моих предков Малынь (40-х – 50-х годов), что в 30 километрах южнее Ясной Поляны в Тульской области, по личным впечатлениям от путешествий от Северного Кавказа до Карелии в начале 1970-х, по редким рассказам знакомых людей да по воспоминаниям тех, кто провел свое детство в деревне.
По моему глубокому убеждению, русская деревня добрежневского времени представляла собой особую и, похоже, мало известную науке и либеральному сословию России цивилизацию. Факт почти невероятный: внутри населения огромной страны существовала по сути цивилизацию с численностью в половину всего населения и, тем не менее, НЕВЕДОМАЯ обществу!!!
Я объясняю это тем, что с введением крепостного права во время коллективизации 1930-х годов большевисткий режим фактически изолировал деревню от города ВО ВСЕХ отношениях! А в тех редких случаях, когда деревенский житель вырывался в город, он терял деревенскую психологию и деревенскую культуру. Деревенские жители еще знали, что существуют учебные заведения типа техникумов и институтов, но об университетах они и слыхом не слыхивали. Так что журналисты, писатели и историки из крестьян – большая редкость!
Но и те несколько писателей-деревенщиков концентрировали свое внимание в основном на социально-политичеком аспекте, а глубиная сущность – дух, цели, чувства, психология – оставались втуне. В результате деревенская культура бесследно исчезла с лица планеты. Лишь крупицы – там-сям...
А тут еще в связи с новым национальным бессознанием, подвергающимся нещадной критике либерально-интеллектуального мышления, на поверхность интернетовского моря всплыли из небытия нелицеприятные отзывы о русском народе крупнейших писательских имен – таких, как Горький, Чехов, Достоевский, Щедрин... – не оставившие от народа в целом ничего святого...
Но я не стану спорить ни с учеными, ни с либералами, ибо тот ИНОЙ мир и ИНЫХ людей из российского населения, не принадлежащих ни к интеллектуальному, ни к политико-идеологическому сословию, ни к люмпену, я не только ВИДЕЛ СВОИМИ ГЛАЗАМИ, но и пожил среди них. Я даже допускаю, что мое восхищение ТОЙ деревенской жизнью – моё субъективное заблуждение. Однако меня мало трогает истина вообще – меня трогает МОЯ истина. А МОЯ истина: русский трудовой не идеологизированный крестьянин был искючительно миролюбивым, имел свою специфическую систему ценностей и от других желал лишь одного: чтобы ему не мешали жить.
Теперь-то я уверен в том, что мои деревенские предки того времени – мама, бабушка с дедушкой, дядя, его жена, их страшая дочь, одна из дочерей другого дяди, сгинувшего в муромском концлагере, три тёти, двоюродные и троюродные тёти, даже одна недавно найденная пятиюродная сестра и др. – просто не могли быть исключением из лично известного мне населения Малыни и соседних деревень. Исключением были всего лишь полтора человека: озорной старик Митроша-Рыжий, дважды пугавший меня, шестилетнего: «Щас яйца отрежу!», да задиристый татарчонок, раз десять преследовавший меня на полпути из школы, находившейся на другом конце деревни (а со второго класса я жил уже в Подмосковном Пушкине). И ВСЁ!!! Вот все мои деревенские беды на протяжении восьми ранних лет и последующих десяти во время, к сожалению редких, летних каникул. Согласитесь – не трагедия...
Но зато всё остальное!... В запредельной нищете – портфель из куска тряпки, чернильница из 200-граммового пузырька из-под какого-то лекарства, заткнутая газетной пробкой, вообще без туалета (вместо него – хлев), альбом для рисования из оберточной бумаги из продмага, одежда – заплатка на заплатке, и т.д. и т.п. – абсолютнейшее РАДОСТНОЕ СЧАСТЬЕ!!! Представляете, в деревне меня, самого слабого из ребят, за 20 лет НИКТО НИ РАЗУ не обидел! (Ну, не считая одного случая, когда я первым запустил свою ложку в общую миску с щами и дед дал мне ложкой по лбу – мол, знай субординацию...)
Жесткий порядок в доме касался лишь еды да предобеденной молитвы. А во всё остальное время была ничем не замутненная ВОЛЯ! Ни один человек на нашем конце деревни (не помню точно, как он назывался – Азаровка или Поляковка) – а это десятка два домов – никто меня ни пальцем не тронул, ни одного злого слова не сказал! Хотя было за что: и камушки бросал, и хозяйственные вещи из любопытства портил...
Однако помимо жизни среди людей, деревенская жизнь открывала перед человеком еще одну, неведомую горожанам возможность: быть ВНЕ людей! Причем не на час-два, а по многу часов. Вот, я думаю, та главная причина, из-за которой большевики ненавидели крестьянство, особенно единоличное! Ведь, уйдя на работу с сохой в поле или с косой на луг крестьянин был ВНЕ механизма идеологического промывания мозгов! Если пролетариат был круглосуточным рабом Хозяина как в рабочее, так и в «свободное» время (особенно при большевистском крепостном праве, лишавшем рабочего права на перемену места жительства и работы), то сознание крестьянина, сделавшего шаг за порог, оказывалось на воле: ищи ветра в поле! Так что диктатура пролатариата распрострянялась лишь на экономическую сверхэксплуатацию крестьянина: 9/10 отдай «дяде» и лишь 1/10 себе (обратная десятина). Благодаря этому город жил фактически за счет деревни и вместе с властью являлся лютым эксплуататором последней (вот почему патриоты столь страстно мечтают о возвращении советского строя).
Возвращаясь к разгромной оценке русского народа великими писателями, я пытаюсь найти зверские характеристики в моем трудовом крестьянстве и... не нахожу их. Я не вижу ни одной причины, которая могла бы побудить трудового крестьянина к садизму. Эгоистичность – да: крестьянин при любой возможности будет защищать свою землю, свой дом и свой урожай. (Году в 1970-м на Украине казнили крестьянина, пристрелившего вора, забравшегося в сад за яблоками...) Но зверствовать ни с того, ни с сего?! Поэтому полагаю, что, говоря о зверстве русского человека, писатели и либералы имели в виду какие-то иные сословия.
Так что убей меня, но я не усматриваю в трудовом крестьянине с не запудренными идеологией диктатуры мозгами никаких недостойных характеристик. Зато всегда, когда я вспоминаю свой народ (конечно в масштабе деревни), то на первом плане я вижу его благороднейшее достоинство: он жил не ради физиологического удовольствия, а, в первую очередь, ради РАДОСТИ, не кайфа или веселья, а именно радости! Да, по большим праздникам он был не прочь и повеселиться, но ежедневно и ежечасно он стремился к радости. Сегодня, спустя 60-70 лет, я вспоминаю, что крестьяне абсолютно всё делали с радостью. Интересно, что за все годы (плотным счетом лет за 7) я не припоминаю ни одной свары ни между взрослыми, ни между детьми, ни одной капризы, ни одной обиды (однажды, правда, сам беззлобно обидел соседку-ровесницу – угодил камнем ей в лоб...).
Таким образом, радость и уважение к человеку были национальной идеей моего деревенского русского народа. И единственное, чего ему не хватало для полного счастья, это воли, независимости от диктатуры так называемого пролетариата, у которого, согласно учению Маркса, Родины нет и быть не может.
И потому при самом беспредельном порабощении крестьянства удивительным является тот факт, что до самого отъезда из деревни в 1949 году я НИ разу не слышал имени Сталин. Не помню, был ли Сталин в «Букваре» и «Родной речи», но если и был, то, видимо, внимание на нем никак не акцентировалось. Короче, деревня жила без царя в голове, а власть спускалась по «вертикали» лишь в виде плана по заготовке зерна, утешением на что было трехсловие: «Мы люди подневольные...».
Окончание следует
