Большая международная курьерская компания рекламирует свою акцию — накануне 23 февраля при оформлении посылки можно предъявить военный билет и получить скидку. На рекламном банере человечек в военной форме с погонами майора держит обеими руками фирменный посылочный ящик. Майорское выражение лица, как ему и положено, не выражает вообще ничего, это от нас зависит, чего мы от него ждем и боимся ли. Кажется, не боимся. Кажется, майор принес праздник.
Вообще-то это победа, причем победители — совсем не маркетологи из посылочной корпорации. Маркетологи, дизайнеры и прочие участники придумывания этой рекламы здесь в подопытной роли. Сколько их было, человек пять, десять — и всем все понравилось, никого ничего не смутило. Неприятных ассоциаций нет, и это значит, что победили минобороновские пиарщики.
Совсем недавно картинка с офицером, который привез посылочку, читалась бы однозначно — «жених приехал» .
Вот просто вообразите себе такую картинку в России 1995 или 2000 года — что может быть в ящичке?
Только груз-200, только тело мертвого солдата, сложившего голову где-то под Урус-Мартаном, и спорить можно было бы только о том, почему ящик такого размера и есть ли под разноцветным картоном цинковая основа. Хорошо, там может быть не труп, но все равно ничего хорошего — вот представьте, стучится в дверь майор из военкомата, «вам посылочка». Мороз по коже.

Голубь мира умер

За 15-20 лет мрачная ассоциация побеждена и уничтожена полностью, офицер с большой посылкой приносит радость и веселье, как и положено герою рекламы. Такой глянцевой, как сейчас, российская армия не была никогда — образ «вежливых людей» из Крыма, магазин на Тверской, в котором можно купить модный камуфляж и футболочку с Путиным, ежедневные видео в новостях с какими-то сверхчудесными ракетами, которыми российские ВКС стреляют по Сирии, и которым принято умиляться. Если искать что-то похожее в прошлом, то даже в советских временах получается найти только краткий предвоенный период культа непобедимой Красной армии, когда Чуку и Геку снился бронепоезд, который тронется, только если товарищ Ворошилов (чистый Шойгу тридцатых) даст команду. Наступит сорок первый год, и все увидят, чего стоит товарищ Ворошилов и его армия. В послевоенном СССР официальная риторика была суперпацифистская — боялись повторения войны, боялись ядерной катастрофы. Еще при Сталине начали петь про мир, и формалиста Пикассо, которого с подачи бывшего ястреба Ильи Эренбурга признали и полюбили именно за то, что нарисовал голубя — не того, с железными крыльями, о котором сейчас принято говорить, подмигивая, а обычного голубя, которого еще в пятидесятые у нас объявили символом мира, и который летал над Россией, пока не умер от старости.
Представить себе советское девятое мая с лейтмотивом «можем повторить» — невозможно. Даже если бы действительно могли, говорить об этом было нельзя — да просто боялись; Карибский кризис закончился письмом Хрущева Кеннеди, которое диктор Левитан прочитал вслух по радио, не решились использовать секретные дипломатические каналы — вдруг не дойдет и вдруг будет война? А уж когда поколение фронтовиков (и тыловиков) пришло к власти, при Брежневе, мейнстримом стало что-то уже совсем человеческое — от фильма «Белорусский вокзал» до песни «Мой милый, если б не было войны». Кстати, попробуйте представить песню с таким текстом в эфире современного «Русского радио» — о нет, там сейчас сын Киселева из фонда «Федерация» поет, что после Донбасса и Крыма «можно и на Берлин их в сортире драть».
До Афганистана советский пацифизм был только казенным, после — всеобщим. Гребенщиков перепевал Вертинского про «я не знаю зачем и кому это нужно», да и все позднейшее вплоть до песни «Я солдат, недоношенный ребенок войны» и фильма «Груз-200» — это оттуда, из начала восьмидесятых, когда похоронки начали приносить в панельные дома, и на типовых микрорайонных школах появились мемориальные таблички про ребят из соседнего двора и подъезда.

Знакомьтесь, военщина

Это было так долго, что казалось, что это уже не нуждается в доказательствах — война это плохо и страшно, смерть всегда трагедия, лучше жить, чем умирать. То, что было банальностью двадцать лет назад, становится откровением в середине десятых годов двадцать первого века, и в обывательском наборе правил жизни уже вполне привычно звучат слова «геополитика» или «национальные интересы», которые на человеческий язык переводятся как оправдание смерти по приказу. Советского «лишь бы не было войны» больше нет, война это прикольно, войны ждут, войну любят. Качественный переход от Донбасса к Сирии — и там, и там виртуальность, но если два года назад участие российских военных в чужой войне было положено скрывать, теперь наши самолеты над чужой землей воспеваются как самое убедительное доказательство всемирного успеха России. Как мало стране было нужно для счастья — всего лишь ракеты, всего лишь самолеты.
Смешное слово «военщина», которое когда-то заездила скучная советская пропаганда, проросло в современной России самым актуальным и самым пугающим явлением — вот эти докторы Стрейнджлавы, которые собираются перед огромным телевизором в новом минобороновском парке развлечений на Фрунзенской набережной — они теперь главные, и родина теперь не столько шелестит березками, сколько скрежещет «искандерами». Новый патриотизм оказался самым омерзительным культом военщины. Когда-нибудь кто-нибудь напишет новые пацифистские песни и снимет новое пацифистское кино, но, вероятнее всего, это случится, когда тот майор из рекламы со своей посылочкой обойдет все российские дворы.