Аксиньюшка жила на самом краю города, в какой-то землянке, которая скорее похожа была на кротовью нору, нежели на человеческое жилище. С ней же, в нравственном сожитии, находился и блаженный Парамоша. Сопровождаемый Пфейфершей, Грустилов ощупью спустился по темной лестнице и едва мог нащупать дверь. Зрелище, представившееся глазам его, было поразительное. На грязном голом полу валялись два полуобнаженные человеческие остова (это были сами блаженные, уже успевшие возвратиться с богомолья), которые бормотали и выкрикивали какие-то бессвязные слова и в то же время вздрагивали, кривлялись и корчились, словно в лихорадке. Мутный свет проходил в нору сквозь единственное крошечное окошко, покрытое слоем пыли и паутины; на стенах слоилась сырость и плесень. Запах был до того отвратительный, что Грустилов в первую минуту сконфузился и зажал нос. Прозорливая старушка заметила это.

- Духи царские! духи райские! - запела она пронзительным голосом, - не надо ли кому духов?

И сделала при этом такое движение, что Грустилов наверное поколебался бы, если б Пфейферша не поддержала его.

- Спит душа твоя... спит глубоко! - сказала она строго, - а еще так недавно ты хвалился своей бодростью!

- Спит душенька на подушечке... спит душенька на перинушке... а боженька тук-тук! да по головке тук-тук! да по темечку тук-тук! - визжала блаженная, бросая в Грустилова щепками, землею и сором.

Парамоша лаял по-собачьи и кричал по-петушиному.

- Брысь, сатана! петух запел! - бормотал он в промежутках.

- Маловерный! Вспомни внутреннее слово! - настаивала с своей стороны Пфейферша.

Грустилов ободрился.

- Матушка Аксинья Егоровна! извольте меня разрешить! - сказал он твердым голосом.

- Я и Егоровна, я и тараторовна! Ярило - мерзило! Волос - без волос! Перун - старый... Парамон - он умен! - провизжала блаженная, скорчилась и умолкла.

Грустилов озирался в недоумении.

- Это значит, что следует поклониться Парамону Мелентьичу! - подсказала Пфейферша.

- Батюшка Парамон Мелентьич! извольте меня разрешить! - поклонился Грустилов.

Но Парамоша некоторое время только корчился и икал.