«Умер Березовский!» Новость прозвучала вечером в субботу, и многие очень важные, очень богатые люди впервые за много лет уснули спокойно в разных странах мира. Особенно в России — в Кремле и вокруг.
Моментально (слишком быстро) Березовскому начали ставить диагнозы: сердечный приступ, самоубийство на фоне депрессии...
Нет, болезнь у Березовского была другая, неизлечимая. Она называется «он слишком много знал».
Питерский охранник Цепов, Хаттаб, Масхадов, Бадри Патаркацишвили, Басаев... Все, кто очень много знали, умерли внезапно: от взрыва, от яда, от пули, от сердечного приступа. А так хотелось бы послушать их в суде.
Жаль, что Березовского не украли, не привезли в Москву живым. (Говорят, он был в Израиле у врача, мог бы там что-нибудь понюхать, а очнуться в Лефортово.) В суде, получив трибуну, он бы рассказал... А мог бы и не рассказать. А могли бы и засекретить процесс: мол, государственные тайны. Мог по дороге в суд удариться головой обо что-нибудь.
Англичане в депрессию не поверили: ищут ледоруб, ищут полоний... Этого не будет. Возможно, Березовский получил письмо, вскрыл конверт, а там: «Боря, дорогой, если ты читаешь это письмо — прости меня скорее, потому что тебе осталось 30 секунд». Потом он упал, а письмо растаяло в воздухе.
Найдут ли англичане что-нибудь? Не факт. Они даже полоний в Литвиненке нашли почти случайно и в самый последний момент. Да и захотят ли искать всерьёз? Захотят ли найти себе головную боль? Найдёшь следы убийства — надо будет доказывать. Надо будет искать убийцу. Надо будет английским спецслужбам признать ещё один свой позор: опять в столице Великобритании, под носом у всех разведок орудовали чьи-то очень длинные, очень знакомые руки. Поэтому, даже если найдут — неизвестно скажут ли. Захотят ли ссориться с Москвой? Могут молча затаить мстительные чувства.
Литвиненко, Бадри, Березовский — у этих людей очень много общего: умерли в Лондоне, умерли скоропостижно, слишком много знали о взрывах в Москве, о Чеченских войнах и чеченских террористах.
Те, кто сперва спокойно уснул, возможно, вдруг проснулись от ужасной мысли: вдруг Берёза оставил мемуары, вдруг надиктовал что-нибудь очень откровенное, как опальный Хрущёв...

Я встречалась с ним один раз – в конце лета 2003 года. Более девяти лет назад…
Не всё помнится. Борис Абрамович попросил о встрече. Я приехала в его офис. Там в приемной на столе были фрукты-ягоды, стояли шахматы и какие-то соки-воды. Ведь он был шахматным композитором. Комбинации в шахматной игре, да и сами шахматы остались для меня неким символом Березовского. Умная, сложная игра.
Он быстро вышел, стремительно. Сказал что-то вроде «очень рад, спасибо, что пришли», потом отвлекся, извинившись, на телефон… И то ли что-то в том разговоре было, то ли он заранее вопрос подготовил – не знаю. Но спросил – а что Вы сейчас читаете? Я ответила, что в дорогу всегда беру «Другие берега». Ведь тогда не было электронных книжек, и я брала карманный вариант от «Азбуки-классики».
Мой ответ вызвал у него бурный восторг. Борис Абрамович сказал, что это для него книга номер один. Мой вопрос, не потому ли, что сам в эмиграции… был прерван. Б.А. сказал, что всегда была любимой эта книга. И пошел интереснейший разговор о Набокове. Между прочим, тоже баловавшимся шахматным композиторством. Борис Абрамович высказал много блестящих наблюдений. Мне доставалось меньше коммуникативного пространства, естественно. И хорошо, потому что больше хотелось слушать. Что-то я сказала, будто Набоков где-то писал, что цель писателя – сделать читателя зрителем. Он опять выказал какой-то восторг, усилил жестикуляцию, привел кучу примеров (похоже, знал текст почти наизусть), и примеры эти говорили об «оптическом эффекте» текстов Набокова. Как через мелкую деталь насквозь проглядывает еще много других вещей, предметов, смыслов…
Жаль, что я не записала этот разговор. Интереснейший, содержательный, тонкий, умный…
Мне всё хотелось спросить, почему он меня пригласил, и всё никак было. Наконец, удалось. Б.А. как бы слегка махнул рукой, среди множественной жестикуляции это было едва различимо, и как бы проворчал – мне говорили, что Вы толковая и знаете ситуацию в Петербурге. Ну что ж, признаться – приятно. Но говорили мы о «ситуации в Петербурге» мало. И я, честно говоря, уклонялась от этого, мне казалось странным, что Б.А., человек умный и информированный, вряд ли должен рассчитывать узнать от меня много нового. Кроме того, несмотря на обаяние ума, темперамента, темпа речи и мышления, богатство и неожиданность ассоциаций, я несколько «опасалась». Когда человек очевидно гораздо умнее, и в моем представлении этот человек – «великий комбинатор», то думалось, что он хочет меня как-то использовать. В моем представлении Б.А. вообще чуть ли не всё и всех использовал в качестве инструмента в своих конструкциях. Однако эту тему он не стал, к моему удовольствию и облегчению, развивать.
Потом Б.А. сказал – а пойдемте перекусить? Ну, да. Мне было очень интересно. Однако надо было «марку держать», и я ответила, что тогда мне надо позвонить и предупредить «своих», что задержусь. Позвонила, и мы пошли в ресторан. Японский. Тот самый, знаменитый в то время скандалом в теннисном мире. Тогда у нас еще не было на каждом углу «суши весла» и прочее…
По-моему, Б.А. сделал заказ сам. Палочками есть я не умею. Уронила «сушку» в соевый соус, несколько брызг полетели в разные стороны… Тут я разглядела, какой на нем качественный костюм… Извинилась. Он искренне замахал руками – ерунда!
Б.А. сказал, что ему здесь, в Лондоне, безумно скучно. Он живет с недостатком разной информации, и всегда очень рад любому человеку из России (а особенно – Вам, что-то такое). Я поверила. Потому что, хоть и «толковая», но не так уж много информации могла ему дать. Мне было видно, что это правда, что Б.А. очень нуждается в общении. Говорил о детях, рассказывал анекдоты… Несколько часов пролетели незаметно.
Потом он отправил меня домой в автомобиле с охранниками. Огромные скотланд-ярдовские ребята, трое, один из них – чернокожий громадный красавец. Вот так я в первый и последний раз в жизни ехала с телохранителями…