Съезд «ЕР» в «Лужниках» вкупе с последующими событиями вызвали среди нежных людей предсказуемый эффект. Не понимая, почему они, такие нежные, должны все это выносить, прогрессивные общественники в промежутках между спазмами выкликали: «Валить отсюда, валить!»

Каковая традиция имеет давнюю историю, причем не столько относящуюся к временам гражданской войны 1917–22 гг. и распада СССР в начале 90-х, сколько значительно более давнюю, заложенную еще в начале XIX века в фамусовской Москве: «Я сватаньем моим не угрожаю вам», «Так! Отрезвился я сполна... Теперь не худо б было сряду... И на весь мир излить всю желчь и всю досаду...», «Куда меня закинула судьба! Все гонят! все клянут! Мучителей толпа». С естественным оргвыводом: «Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, Где оскорбленному есть чувству уголок! – Карету мне, карету!»

Что один Александр Сергеевич, что другой – оба наше все. Острая эмоциональная реакция и на картину, охарактеризованную графиней-внучкой «Ну, Фамусов! Сумел гостей назвать, какие-то уроды с того света», и на 257-е подтверждение того очевидного факта, что герой есть чужой на этом празднике жизни, вызывает естественное детское «Злые вы, уйду я от вас».

Детское – потому что взрослое решение такого рода исключает повторы. «Этот, уходя, не оглянулся». В крайнем случае – ограничившись замечанием: «Коли лучше найдешь, позабудешь, коли хуже найдешь, пожалеешь». В нашем же случае это никак не англичанин, который уходит не прощаясь, но совсем другой, который прощается и не уходит. Если А. А. Чацкий все-таки сел в карету и уехал, то наш случай совершенно иной. Крики «Валить, валить, валить! Все мы свалим! Вся страна свалит! Уже свалила!» – это непременно, но худшим оскорблением в ответ на такие крики будет хладнокровное: «Не смею вам препятствовать!» Замечание: «Граница открыта. Что препятствует вам валить?» вызывает новый крик: «Вот! Вот! Они хотят, чтобы мы свалили! Не дождетесь! Это вы все отсюда свалите!» Что вконец запутывает вопрос о карете, т. е. one way ticket, поскольку вопросы насчет карет, а равно международного воздушного сообщения не обсуждаются с детьми, зашедшимися в истерике. Эта беседа, если уже до нее дошло, является взрослой.

Если же говорить по-взрослому, то решение об исходе, будучи непростым и в принципе не сулящим (в особенности поначалу) никакой особой радости, обыкновенно принимается на основе более серьезных причин, нежели маловысокохудожественное зрелище на спортивном сооружении в Лужниках.

Читать дальше.

Впрочем, что с детей возьмешь. Тем более, с капризных и избалованных.
Впрочем, горбачевская эпоха дала еще пример мотивации светской-антисоветской. В конце 80-х годов публика отчасти бросилась на выход из того соображения, что калитку как вчера открыли, так могут и завтра закрыть, а потому надо пользоваться моментом. Суждение оказалось неверным, но с учетом предшествующего опыта выглядело довольно рациональным. Но была еще такая штука, как мнение света. Беседы того времени (в интеллигентской среде, разумеется, в рабоче-крестьянской такой массовости не было зафиксировано) вертелись вокруг одного – «А. уехали, Б. уезжают, В. подали документы, у Г. в субботу отвальная, а ты когда собираешься?» Ответ: «Да я как-то и не собираюсь» звучал высшей мерой неприличия и даже нерукопожатности. «Не наш человек». В той, еще горбачевской эмиграции лемминговая составляющая играла немалую роль.

Сегодняшний хор валящих представляет собой ту удобную модификацию, когда можно со всем изяществом изображать из себя рукопожатных леммингов, никуда при этом даже и не уезжая. Жившие при Горбачеве хотя бы отвечали за свою светскую этикетность, эти давно уже ни за что не отвечают.