Ничего не изменилось.
Я просыпался в холодном поту.
Хотя нет, лучше представим все наоборот. Представим, что генерала Граче-Макашовского призвали в консерваторию.
А что? И очень даже! Пришла с каникул Дума, приняла на свежую голову закон о всеобщей музыкальной повинности — и вот генерал впритирку с другими убогими (инженерами, сантехниками, биофизиками…) — уже стоит на сборном пункте, в районной музыкальной школе.
Через пару дней, дав окончательно пропахнуть друг другом, всех грузовиками свозят в консерваторию, переодевают во фраки, дают папку для нот и два часа на изучение нотной грамоты. Потом приходит тромбон со второго пульта со списком, тычет указкой в партитуту и спрашивает: это какая нота, уроды? Ответившие неправильно сразу идут драить очко в консерваторском сортире.
Ночью все учат устройство клавиатуры — и не дай бог генералу перепутать бемоль с диезом или не сыграть Шопена, пока спичка горит: заставят приподнять рояль и так стоять, а откажется — прищемят пальцы крышкой (так уж у них, у музыкантов, с древности заведено), а будет кричать — пойдет после отбоя, вместо сна, учить наизусть Губайдуллину, а в шесть утра — подъем и сразу полчаса хроматической гаммы на скрипке. Не возьмет генерал первую позицию раз, промахнется с недосыпу по второй — пятикурсники струнного отделения отведут его в кабинет сольфеджио и там изметелят.
И напрасно будет он умолять их и объяснять, что не дал ему Бог слуха и тонких пальцев — ему на это только скажут: ага! ты, значит, сука, будешь в штабе задницу просиживать, а на скрипке за тебя играть — Ойстрах будет? Два часа, гаденыш, и чтоб была первая позиция, как на картинке! Время пошло.
И отныне он будет крайним в оркестре. И из сортира не вылезет, и «на тумбочке» под портретом Чайковского простоит три ночи подряд в шестой балетной позиции, а балетки у него будут для смеху на два размера меньше, чем ноги. А на четвертую ночь, вместе с другими молодыми музыкантами, он будет до рассвета покачивать кровать дембеля Спивакова и изображать ему стук колес, чтобы дембелю снилось, что он едет на фестиваль в Кольмар… А днем генерал будет переписывать всему оркестру партитуры, и от недосыпу потеряет сознание, и его отведут в санчасть, и местный коновал в чине хормейстера заглянет ему в глазное дно и пропишет три раза в день бельканто, стоя на четвереньках.
А когда генерал пожалуется на невыносимые условия музыкальной службы, по команде, министру культуры Сидорову, письмо до Сидорова не дойдет, а дойдет до начальника консерватории, и ночью, придя из увольнительной, «Виртуозы Москвы» изметелят ябеду и сбросят в оркестровую яму.
А в столовой его порцию будут подчистую съедать духовые, и к зиме голод усилится невыносимо, и однажды в кармане фрака у него найдут ворованный сахар, и опять отметелят в кабинете сольфеджио…
Достаточно — или рассказывать еще? Как он пытался бежать из расположения консерватории, прихватив с собой две флейты и горсть клавиш, чтобы продать их и поесть по-человечески? Как его поймали, и снова били, и дали восемь лет за нарушение присяги, данной Отечеству, которое позарез нуждается в укреплении музыкальной культуры?..