А чего так не по-доброму на пустом месте?

ПИСЬМО ВАЛЕРИЯ АБРАМКИНА

Друзья! Братья и сестры! Милые мои!

Большое спасибо вам за те прекрасные, радостные, праздничные дни, что
вы так великолепно выстроили в грустную судебную пору моего заточения.

Десять месяцев за глухой стеной в полметра толщиной должны были
напрочь отделить меня от всего, что составляет жизнь человека: его
родных, близких, друзей, от его дела, его работы, его любви и
привязанностей, от живого слова, живых людей. Но и сюда, и даже в 1,5
месяца одиночества в камере смертников, доходили до меня отзвуки
происходящего на воле. 6-8 номера <<Поисков>>, выступления в защиту
арестованных членов редакции, письма, заявления, телеграммы, которыми
были завалены и следствие, и тюремная администрация, январский вечер с
нашими старыми <<лесными>> программами... Ну, а то, что Катюша не
останется в трудную минуту без помощи и поддержки, -- в этом я не
сомневался.

Отзвуки отзвуками, а все-таки я сильно скучал: 10 месяцев не видеть
близких, дорогих лиц, не слышать голоса друга, не поговорить, не
поспорить...

И вот суд. Долгие, томительные, тошнотворные часы в зале судебного
заседания, под равнодушными взглядами дрессированных <<представителей
общественности>>. (Там, в этой топкой гнильце, маленький островок
надежды и отчаяния: мои родители, сестра, позже и Катюша)
Выматывающие, отнимающие последние силы шмоны, ругань вертухаев,
сбивающая дыхание теснота бокса, горькие рассказы случайных попутчиков
из Бутырки, перед которыми собственная беда кажется мелкой и
ничтожной, снова бокс, еще более тесный и сумрачный, в подвале
Мосгорсуда, конвой, руки назад, встать к стене, лицом быстрей, не
смотреть, не оглядываться, не смотреть в сторону, убрать руки с
перегородки. Нудная перебранка за право сказать хоть что-то по делу.
Поздним вечером снова воронок, Бутырка, вертухаи, и как невозможного
счастья ждешь (мечтаешь) своей камеры, шконки, дойти, добраться,
провалиться, забыться... Да наваливается тяжким камнем бессонница и
гудит голова: что? что можно сделать и сказать завтра? И не успеешь
задремать -- пять часов утра, залп кормушки -- <<Абрамкин, с вещами...>> И
это праздник? Да, праздник! И за те мгновения, когда выводили меня
вечером из конвойки и я видел ваши лица и слышал ваши голоса, можно
было бы заплатить и вдесятеро большую цену.

Ва-ле-ра! Господи, не знаю, как вам это удалось, но слышал я этот крик
еще в первый день, 24-го, в подвале конвойки и, кажется, различил даже
голос Виктора. Каким чудом проник на лестницу Глеб? Я успел помахать
ему рукой... Совсем рядом было Танькино лицо (кто же такой там ее
держал -- не супруг ли? Поздравляю, Танечка!). А через дырочку глазка в
воронке я успел встретиться взглядом с Сережей. Ну, а ежевечернее
Володино <<Валера>> оглушало даже конвоиров. А был еще и букет
васильков, переброшенный через забор к моим ногам (сбивались с шагу
солдаты и осторожно перешагивали).

Каким счастьем был для меня день 2-го октября. Допрос свидетелей.
Мужественное, спокойное поведение Виктора Сорокина, последовательность
и логичность которого вывела из себя, до пены на губах,
председательствующего, до срывающегося в лай крика прокурора. Даже
дрессированная публика не выдержала своего номера и в открытую
гоготала над судом. Ничего, ничего не смогли они сделать и с Мишей
Яковлевым. Сколько пришлось ему, бедному, выдержать! Забрали 10-летний
архив: рассказы, пьесы, повести, романы... Одесские и московские
мытарства с хвостами, допросами, выдворениями из Москвы. Так не
хватило, добавили еще угрозы в камере свидетелей. Мишка, твое
удивительное спокойствие, тонкий юмор (мне, кажется, давно не было так
смешно, с того самого времени, когда я читал твои рассказы) и то, как
ловко ты сажал в лужу этих тупых служителей беззакония, -- просто
восхитительны. (Миша и Наташа, примите мои запоздалые поздравления, я
рад за вас, ребята, доброй вам жизни!) А во время выступления
Томачинского, казалось, все поменялось в этом зале, и в шкуре
преступников съежились судьи и прокурор.

Я понимаю, как трудно было выступать на этом суде Ирине Малиновской,
тем более убедительно, достойно и благородно представляется ее
поведение. Вся чушь, нелепица, подложность следствия была
проиллюстрирована Рубашевой. Нежданным-негаданным подарком оказалось
появление в суде Сонечки Сорокиной. По-моему, это было самое блестящее
выступление за весь суд и впечатление оно произвело на всех
присутствующих (конвойные уже в воронке больше всего расспрашивали
меня <<про Сорокину>>), Удивительное сочетание мягкости и пламенности,
трогательности и убедительности. Сонечка, не расстраивайся: от твоего
букета мне досталось несколько лепестков и прошел я с ними все шмоны,
а в камере с моим единственным сокамерником, тоже возвратившимся с
суда, долго не могли прийти в себя от изумления: не помялись, не
засохли, не потеряли живой трепетности и запаха, цвета эти лепестки.
Настоящее сказочное чудо!

Следственная липа -- Касаткин, бледный, трясущийся, прячущий глаза...
Нет, он мне не мог испортить праздник. Ах, жалок он был и ничтожен,
настолько жалок и ничтожен, что я не смог терзать его убийственными
вопросами и отпустил без покаяния.

Слушал я вас, ребята, и думал: ну почему, почему я лучше всех? Всех...
Всех... Всех... Может быть, на Марсе и есть кто-нибудь лучше меня, а
на Земле? Нет, нет, на Земле лучше никого не найдете... Не обижайтесь,
ребята, но, честно говоря, расхвалили вы меня чрезмерно. А вдруг я все
это всерьез приму, а? Это что же будет: зек с крылышками? и какой
тогда нужен будет конвой? А впрочем, ладно. Втихаря признаюсь, что я и
летать умею, рассказывать дальше не буду -- все равно никто не поверит.

За все время процесса я чувствовал помощь и поддержку и вашу, Раиса
Борисовна, Михаил Яковлевич, Петр Маркович, Глеб, Володя, Виктор и
Юра. Вашу, Сережа Ходорович, Арина Жолковская, Витюша. Вашу, Феликс и
Вера Серебровы, Игорь Мясковский, Володя Кучеров, Сережа Белановский,
Валерий Жуликов, Танечка Замяткина...

Простите, ребята, не буду перечислять всех, но каждого из вас в
отдельности я помню и люблю. Не сочтите это за громкие слова, но
именно благодаря вам я горжусь тем, что родился на мой земле и
принадлежу к этому народу. Я никогда не определял и не высчитывал,
много ли в России честных, порядочных людей. Какая разница: сотни или
тысячи. Версилов у Достоевского, кажется, говорил, что ради одной
сотни или тысячи таких людей, может быть, и нужна была вся наша
история.

Мне приходилось выстаивать томительные часы у закрытых дверей
<<открытых>> судебных процессов. Теперь двери закрылись за мной. Четыре
дня шел судебный процесс. Значит, есть личный опыт и можно сравнивать.
И я не преувеличу, если скажу, что здесь, на скамье подсудимых, и
легче, и проще. Еще раз спасибо вам, ребята, за все...

В последний день, когда суд переписывал приговор, в окно с грохотом и
звоном влетел кирпич. Перепуганный конвой вызвал подкрепление, и были
приняты все меры к тому, чтобы я вас не увидел и не услышал. Да ничего
им не помогло. И снова были те прекрасные мгновения, когда нас не
могли разделить железные ворота и стены.

До-сви-да-ния... Я мог, я Должен был ответить вам.

Ничем мне это не грозило, а один солдатик даже тихонько шепнул:
<<Ладно, крикни, ничего с тобой не сделают>>. Но проклятый комок кляпом
забил горло, и не смог я выдавить из себя ни слова.
До свидания... До свидания на воле. Храни вас Бог, товарищи мои.

5 октября 1980 года. Бутырка, камера No.19

За журнал "Поиски" - первый после войны открытый и неподцензурный.