amici написал(а):#p414866,Виктор Сорокин написал(а):Всем привет!
Виктор, ты правда очень интересный чел.
Я б так всегда хотела чтобы ты нашел своих почитателей на нашем форуме.
Думаю, что их сейчас все, кто есть здесь.
Но вот я к примеру с удовольствием тебя читаю, но входить в полемику с тобой мне как-то не очень, стесняюсь, если честно.
Короч объективно, чувствую, не то образование у меня. 
Ну, Подруга, ты и даешь! Придется напомнить мою просьбу: НЕ ВЕРЬТЕ ни одному моему слову! Так что всё оспаривайте без стеснения. Я с удовольствием общаюсь со всеми, за исключением недоброжелательных. Я не люблю лишь длинной полемики.
+++
Да, вот воспользовался случаем предложить (для отдушины) из другой оперы:
Мой нелюбимый отчим. 1
Я и самому себе не могу ответить на вопрос: почему не могу успокоиться и напрочь забыть отчима, который за всю жизнь не дал мне ни капли тепла, который (к счастью, редко) жестоко издевался над мамой, за что моя Соня покрыла его навеки ненавистью (и я с нею согласен). Человек, которого я назвал папой всего лишь однажды в жизни – когда я уже стал взрослым и то как-то сквозь зубы, боясь своих собственных слов...
В функции отца Петр Денисович Бабухин целенаправленно сделал для меня не много: выпорол меня за то, что бросался камнями в машины (донесли близкие товарищи, которые бросались вместе со мною, но не попадали); ни разу не приголубил, не погладил, к груди не прижал; правда ходил в школу на родительские собрания, а однажды (в третьем классе) – чтобы устроить головомойку учительнице, за то, что та забыла меня освободить из «угла», куда поставила за какой-то проступок (а я сам нарочно остался допоздна, пока за мной не пришла мама); до четвертого класса исправно проверял домашние задания; научил играть меня в шахматы и играл со мной в шашки (он был честолюбив и искренне радовался победам надо мною, никогда не подыгрывая); устраивал новогодние елки (которые он и без меня устраивал бы, ибо разумные традиции соблюдал). Вот вроде бы и всё.
Ну, конечно, подшивал мои валенки, которые я, естественно, нисколько не жалел. Да, не могу еще не вспомнить без благодарности, что он эффективно лечил меня растираниями скипидаром, горчичниками и водочными компрессами от бронхита и воспаления легких, которыми я из-за скудости питания болел ежегодно и раза по два в год со второго по седьмой классы (позже, когда мама стала работать в овощном магазине, а затем в столовой дома отдыха, питание кое-как наладилось и я хворать перестал).
Игрушек и игр он мне никогда не дарил, а сам я был со столь нерушимым чувством достоинства, что никогда ни у кого ничего не просил. Так вот я и прожил все детство без машинок, мяча, коньков, велосипеда...
Но были вещи и пострашнее его равнодушия ко мне, которые хоть и редко, но остро запоминаются на всю жизнь как самые яркие события! Однажды, в классе шестом, он разломал мой шалаш типа большой собачьей конуры. Разумных оснований для этого не было никаких, шалашик никому не мешал и не угрожал: он был построен вдали от дома, сараев и деревьев. А причина его поступка была чисто психологическая. Во-первых, «не положено!»: среди аккуратных целесообразностей бытия шалашик смотрелся грязным пятном (правда, чтобы его заметить, нужно было напрячься). А во-вторых, это ущемленное чувство Хозяина: как так! – я ХОЗЯИН, а у меня не спросили!! Вот с этого момента я стал не только его не любить, а презирать, он стал для меня ничтожеством...
Но факт остается фактом: Петр Денисович был элементом моего бытия, моего детства. Он неотделим от дорогих моему сердцу людей – мамы, братьев, других родственников, соседей. Забыть его в этой картине бытия, это все равно как лицезреть тот половой член в фигуре атланта, который вылепили на месте отбитого по приказу Хрущева (мол, нравственное безобразие!), но вылепили из глины другогго цвета, так что стал самой заметной деталью статуи. Нет уж, пусть все останется на своем месте.
К тому же мужчина-семьянин зарактеризуется не только своими педгогическими, но и просто человеческими качествами. А вот в этом своем качестве Петр Денисович нечаянно оказался воспитателем незаурядным, подобным хорошей книге: при каждом перечитывании обнаруживаешь нечто существенно новое.
Первое такое новое я заметил лишь лет в двадцать, после женитьбы. Обнаружилось, что я, так же, как и отчим, оказался мастером на все руки, что очень пригодилось в семейной (и не только) жизни. Безусловно, многолетний наглядный пример человека, который умел всё и делал всё, не могло пройти бесследно для сознания подростка, даже если последний пренебрежительно относился к наставнику.
А лет через десять, уже после смерти отчима, я заметил, что, воспитывая себя сам, подсознательно использовал рассказы отчима о различных жизненных ситуациях, каковых он знал тьму и из собственного опыта, и из книг. В детстве я почему-то считал, что по сравнению с ровесниками жизнь меня радостями обделила: у всех у них родители зарабатывали больше моих, поэтому у них были игры и игрушки. Все они жили без такой нагрузки, как отчим. А сравнивать не материальные богатства я в детстве не умел.
И уже на Западе (с 1982-го) я понял, что жил с человеком, который по тезаурусу (общим знаниям) был на две головы выше всех моих соседей. Одно лишь плохо: из багатейшей судьбы отчима я знал и запомнил лишь крохи, ибо из гордости никогда ни о чем не распрашивал его.
Отчим родился в 1888 году в Рязанской губернии в городке районного масштаба. Окончил четыре класса гимназии, получив добротное образование: и в 60 лет он писал каллиграфически, знал наизусть множество стихов Лермонтова и Пушкина, поэму-сказку Ершова «Конек-Горбунок», повести Толстого, жизнь Ломоносова, историю войны 1812 года, декабристов...
Как и когда он пошел на военную службу, не знаю, но сохранилась его фотография 1916 года (сделанная в Нижнем Новгороде), на которой он изображен в звании ефрейтора. Следующее известное мне событие – немецкий плен, в котором он находился с 1917 по 1920 годы, оттуда попал во Францию, а затем пароходом из Тулона прибыл в Одессу, где сразу был направлен в ЧК для борьбы с бандитизмом. Отчим много рассказывал о плене в Германии и борьбе с бандитами в Одессе, но в моей памяти сохранились лишь разрозненные факты: как он ухитрялся выживать в суровых условиях плена и как жестоко чекисты расправлялись с богатым сословием Одессы.
Однако в Одессе он прослужил недолго, не более двух лет, и при первой возможности перебрался в Москву, где сразу же женился. Но первый брак был кратковременным, и вскоре он женился во второй раз на финке (с пятилетним сынишкой Михаилом). Году в 1924 у него родилась дочь Аня.
Брак был трудным. Приемный сын не признал отчима. Жена Евгения жила меж двух огней. Нередко отчим занимался рукоприкладством по отношению пасынка и жены. Дочь была на стороне матери, и с ее смертью в 1944 году она окончательно ушла от отца, которого впоследствии до его смерти в 1971 году навещала всего раза четыре. (Ее ласковое отношение ко мне было для меня глотком свежего воздуха в атмосфере удушливой бессердечности отчима.)
В 1925 году отчим устроился в охрану фабрики «Гознак», где вскоре стал начальником охраны. А в 1937 году (в связи со сносом дома) он с семьей перехал жить в подмосковный Пушкино, где стал комендантом дачного поселка Дзержинец (на южной границе Новой Деревни) от двух фабрик: «Гознака» и «Им.Дзержинского».
О московском периоде отчим рассказывал мало. Но, конечно, запомнилось, что жил он на одной лестничной клетке с будущим чемпионом мира по шахматам Василием Смысловым, с которым играл (наверное, и научил играть) в шашки и шахматы. (В эти же шахматы всю жизнь играл и я, но шахматы меня не захватили.) В 1937 году в связи с планом реконструкции Москвы, дом, в котором жил отчим, должен был быть снесен. Поэтому он и воспользовался подвернувшейся возможностью взамен московской квартиры получить две комнаты с террасами в добротной финской даче в стороне от тревожной московской жизни. К тому же он безусловно не мог не понимать, что жена-финка – это бомба замедленного действия, хотя особенно на эту тему не распространялся.
Из пушкинской довоенной жизни один интересный момент связан лишь с дочерью отчима Аней. Одна из роскошных своей свежестью частных дач Дзержинца находилась через дорогу Пушкино–Новая Деревня (ныне ул. Дзержинского), уже на территории Новой Деревни. Она принадлежала даме по фамилии, кажется, Румянцевой, входившей в московский театральный бомонд. Там часто бывал и тенор Иван Козловский (по словам отчима, «оставивший хозяйке ребеночка»). Красавица Аня быстро вошла в этот круг. По-видимому, по этой причине и ее младшая дочь (уже в конце 70-х – начале 80-х) пошла по театральной линии и стала балериной Большого театра (в Перестройку она была убита в бандитских разборках). Муж Ани, кажется, Юрий Чернушенко, был секретным физиком-ядерщиком и работал, по-видимому, в ФИАНе. Жили они на улице Вавилова (однажды, году в 1965-м, мы с Соней у них ночевали).
/Окончание следует/
